Открытие мира

Луг делили всегда вечером. А утром, когда Шурка с приятелями прибегал на гору, внизу темно-зелеными ровными валами лежала свежескошенная трава. Будто Волга за ночь расплеснула свои волны, они погуляли на просторе да так и застыли. Было жалко черно-белых чибисов, которые, плача, вились-кружились над лугом, не находя своих гнезд, и еще немножко жалко высокой, по пазуху Шурке, травы. Ее разбивали, разбрасывали косьями, и она, светлея, просыхала на солнышке. Траву ворочали граблями, а после обеда сгребали шумящее жаркое сено в копнушки. И приятно было ребячьей ватагой, наплескавшись-накупавшись в Волге досыта, до дрожи, осторожно пробираться по колкому скошенному лугу, чтобы не уколоть босых ног, стараясь ступать только на пятки или на скрюченные пальцы, и, все-таки занозив, обрезав ногу, хромать и не показывать вида, что больно. А потом валяться-кувыркаться в копнушках сена, вдыхая знойно-пряный аромат и визжа от щекотки, потому что всегда какая-нибудь проворная сухая травинка заползала под рубашку.

Теперь ничего этого не будет. Чужие мальчишки и девчонки носились под горой по лугу.

Шурка отыскал камень и швырнул его в глебовских ребят. Подбежали Катька, Колька Сморчок и остальные ребята и тоже стали кидать чем попало.

Откуда-то взялся Олег Двухголовый с Тихонями. У Олега были полные карманы камней.

- Вот они - лупи их! - заорал он, показывая рукой под гору. - Что же ты? - покосился он на Шурку.

- Камней нету! - ответил Шурка сердито.

- У меня много. Бери!

Олег дал Шурке и Катьке полную пригоршню отличных плоских камешков. И Тихони дали по два черепочка. И все они, почему-то перестав быть врагами, принялись стращать глебовских мальчишек и девчонок и швыряться.

Сельские мужики и бабы, гремя косами, бранясь, скатились под гору. Ребята кинулись за ними.

Шурка видел, как Ваня Дух налетел на чужую бабу в клетчатой кофте, вырвал у нее старенькую косу-хлопушку, торопливо подставил колено, и хрясь! - косье надвое.

- Будешь знать, ведьма, как чужое трогать! - прохрипел он, отталкивая от себя бабу и бросаясь к другой, в малиновом платке.

Та, молодая, верткая, отскочила, выставила длинное лезвие косы, словно саблю.

- Подойди, дьявол лохматый!.. Распорю пузо-то!

Но сзади на нее набросилась Марья Бубенец, сорвала малиновый платок, вцепилась в волосы.

- Батюшки... убива-ают! - истошно закричала молодуха, роняя косу.

От воды бежали глебовские мужики.

- Не пущай их на сухое место, топи в солоди! - ревел Саша Пупа, с треском выламывая из изгороди кол.

- Бей ворье! Гони с луга! - потрясал Шуркин батька суковатым, неизвестно когда и где добытым поленом.

- В Волгу!.. В Волгу сукиных сынов!

Сельские мужики бросились навстречу глебовским. Бабы отстали, криком подбадривая своих мужей. Чужих мальчишек и девчонок как ветром сдуло с луга. Матери их, подобрав подолы, голосисто отругиваясь, отступали к Волге, под мужикову верную защиту.

Шурка забрался на самую высокую, с хвостами дидельника, кочку, чтобы видней было, плясал и тоже что-то кричал. И Катька кричала. И Олег Двухголовый кричал.

Озирая луг горящими глазами, Шурка все замечал.

Вот бежит, пошатываясь, Саша Пупа, взвалив на плечо здоровенный кол, и кумачовая, сбившаяся назади рубаха огненным языком лижет ему спину, будто подгоняет. Матвей Сибиряк вышагивает журавлем и еще издали грозит пудовым кулачищем, а Шуркин отец крутит над головой полено. Шурке приятно, что глебовские мужики, рассыпавшиеся по лугу, замедляют бег и Андрей Шестипалый, в соломенной широкополой шляпе, с аршинной косой наперевес, вылетевший далеко вперед своих, начинает оглядываться назад, сбавляет ход и наконец идет шагом, грузно опираясь на косье. Те и другие, сближаясь, сплачиваются плечом к плечу, валят стеной на стену.

Шурке тревожно и весело. Он страстно желает, чтобы хорошенько отлупцевали глебовских и поскорей прогнали с луга.

Мужики остановились посредине луга, в вязком месте, называемом солодью. Узкая лента ржавой воды разделяет две стены. Ни сельские, ни глебовские не двигаются, не переходят воду. Но рев нарастает перекатами. От дальней заводи появляется на краю луга дядя Ося с удочками. Приложив ладонь к бескозырной фуражке, он стоит столбом.

- Ну, что они там? Чего ждут? - волнуется Шурка, судорожно перебирая по кочке ногами.

Он сует два пальца в рот, как учил его Яшка. И все ребята подхватывают пронзительный свист, подпрыгивая от нетерпения.

- Э-эй!.. Э-э-эй! - слышится сзади.

Ребята оглядываются.

С горы по дороге торопливо спускаются Афанасий Горев с ивовым прутом, которым он стегает себя по голенищу, пастух Сморчок с намотанным кольцами через плечо и грудь кнутом и Никита Аладьин с пустыми руками.

- Э-э-эй! - сердито кричит Горев и машет сельским мужикам, словно просит подождать его, не начинать драки. Ивовый прут нетерпеливо щелкает по сапогу. Ну, покажет он глебовским, всыплет досыта!

Ребята бросаются следом за Горевым.

Густая, высокая трава мешает Шурке бежать. Он задирает ноги, как дурачок Машенька, скачет прыжками, наблюдая за всем, что делается впереди.

Над солодью стон стоит от брани. И вот в стене сельских мужиков будто кто окно прорубил. Огненным шаром катится через солодь Саша Пупа, ливень грязи косит по сторонам. От глебовских вихрем срывается навстречу соломенная шляпа, похожая на голову огромного подсолнуха.

Черный кол Саши Пупы прочертил воздух... Нет, мимо! Увернулся Андрей Шестипалый - кол врезался в землю, переломился. Пламя кумачовой рубахи гаснет в солоди. Широкополая шляпа накрыла упавшего Сашу. Косье молотит цепом.

- А-а-а!

Стена сельских мужиков дрогнула, качнулась...

В это мгновение резкий, как выстрел, удар кнута оглушает Шурку.

- Ку-да-а? Сто-ой! - страшно орет, как на коров, Сморчок и опять громко стреляет кнутом.

Афанасий Горев, меся сапогами чмокающую ржавчину, кидается к народу.

- Черт вас побери, что вы делаете? - бешено, не своим голосом кричит он, расталкивая, растаскивая мужиков.

И Никита Аладьин, уронив на плечо голову, молча разнимает драку.

Вот тебе и подмога!.. Шурка застыл на одной ноге, цаплей, растерянно хлопая глазами.

- Смотри, расходятся... Не будут драться, - с сожалением говорит Катька. - Испугались!

- Кто? Наши?

- Ну да.

- И вовсе не испугались! - раздраженно бурчит Шурка. - Афанасия Горева послушались.

- Зачем?

- Почем я знаю... Отстань!

- А я бы не послушался, - говорит, посапывая, Олег Двухголовый. - Я бы и ему морду набил, питерщику. Не суйся не в свое дело.

- Бахвал! - сплевывает Шурка, презрительно поворачиваясь спиной. Он опять начинает ненавидеть Двухголового.

Перемешавшись, сельские и глебовские мужики, мокрые, грязные, продолжая переругиваться, вылезают из солоди на сухое местечко. Саша Пупа отлеживается в траве. Из осоки колесом торчит край затоптанной соломенной шляпы. Валяется чей-то полный воды опорок.

- Мало вас, леших, пороли урядники... мало! - громко и сердито говорил Горев, кружась среди мужиков и потрясая прутом. - Не прибавилось ума. Э-эх, люди! Стыдно!

Сельские мужики виновато оправдывались:

- Наш луг... Кому не обидно? Перекупили - богачи выискались!

- А вам кто запрещал? - огрызались глебовские.

- Кошелек, растакие суседи... Кошелек!

- У нас скотина тоже от бескормицы дохнет.

- Подыхайте с ней заодно! Чужое не трогайте!

- Да какое же чужое, раз заплачено?

- Запла-а-ачено? А сдачи не хошь - поленом?

Брани и крику еще было много, но уже потянулись мужики за кисетами. И первый дымок, плывя паутиной в воздухе, известил ребят, что больше они ничего путного не увидят.

Так бы и вышло. Но подбежали бабы и словно дров в огонь подбросили. Мужиков не стало слышно, а в ушах звону прибавилось.

Марья Бубенец, поднимая мужа, плакала, будто и на самом деле ей жалко было Сашу. Голося, она бережно вытирала ему кровь и грязь с лица, а украдкой драла за волосы, шипела, совала под бока кулаками.