Открытие мира

- Райская жизнь, - равнодушно согласился пастух, высматривая что-то в небе. - Одно скажу тебе, Михайло Назарыч: смотри, горлышко у тебя будто сипеть начало, а?

- Какие глупости!

- Глупость действительно большая... Не вылечишь, травка-муравка, грустно промолвил пастух, и на лицо его упала печаль, да так и запуталась там, в белесой шерсти осталась.

Шурка ничего не понимал. Богатство Миши Императора, его необыкновенная жизнь не произвели на Сморчка никакого впечатления. Он не только не восхищался и не завидовал, он даже почему-то жалел счастливого парня. И эта жалость, как видел Шурка, была неприятна Бородулину. Он как-то сразу потускнел. Отодвинулся подальше от пастуха, в тень ивы. Огни перстней погасли.

Сморчок поправил шапку у себя под головой, заломил дремучие брови.

- Человек - украшение земли... А она, матушка, - украшение человека, - задумчиво, словно рассуждая сам с собой, проговорил пастух. Зла в нас много. Иной раз кажется - конца-краю не будет злу-то. Горы!.. А раскинешь умом: да ведь и горы своротить можно. Пожелать только надо, всем миром навалиться... Опять же примечай, как ладно все на земле устроено. Кажинная травка живет и свое счастье-радость имеет... Так неужто одному человеку беда на роду написана?!

Шурка слушал, и эти грустно-ласковые, торжественные слова волновали его, будто пастух играл на трубе и она выговаривала песню. Ему представился Сморчок, каким он бывал в первый день пастьбы: нарядно-белый, праздничный, властный. Все слушаются его - коровы, бабы, ребята. Вот он ведет народ к горе, упирается в нее, как дядя Родя, плечом, мужики подсобляют ему, и гора сдвигается с места.

- Не должно быть в мире зла - вот какая притча. Стало быть, и в людях оно необязательно... Душа к добру тянется, к справедливости... Ну, а душа - всему владыка. Душа, братец ты мой, все сделает, коли захочет.

Сморчок повернулся на бок, приподнялся на одном локте и долго смотрел по сторонам посветлевшими глазами.

- Благода-ать!.. - вздохнул он, запуская обе пятерни в лохматую бороду, подергал ее, посмеялся тихо и опять лег на спину. - Вот она, радость несказанная... подле тебя. Живи-веселись! Не греши душой! воскликнул он, подмигивая кому-то в небе, должно быть самому богу. - А уж какое тут веселье... Видал я таких ухарцев... Главное, жениться не надо.

- Э-а-а-х... - зевнул парень, не слушая, и стал жаловаться на скуку смертную.

Потом принялся хаять деревню. Он назвал мужиков серыми валенками, а баб - грязными коровами. Ему все не нравилось: и словом перемолвиться не с кем, люди какие-то живут необразованные, газет не читают, про сыщика Ника Картера или, допустим, про "Пещеру Лехтвейса" и не слыхивали... И дома чисто собачьи вонючие конуры. И пылища везде, не приведи бог, хоть раз десять на дню штиблеты чисти. И сесть благородно негде - весь перезеленишься, перепачкаешься.

Сморчок пошевелился, заурчал, как растревоженный медведь.

- Уйди... - глухо сказал он, не открывая глаз.

Ребята переглянулись, насторожились.

- По уши в дерьме сидите-с, - продолжал Миша Император, презрительно кривя губы. - Ползаете, вон как мухи по коровьей лепешке-с.

- Уйди-и! - заревел, поднимаясь, Сморчок, как он кричал на коров.

Его так всего и трясло. Глаза у Сморчка потемнели и стали маленькими. Он потянулся за кнутом.

Миша Император вскочил, прихватив носовой платок. Мочальный кнут, извиваясь, полз по траве змеей.

Ребята испуганно шарахнулись в стороны, рассыпая из набирушек ягоды.

- Дикий вы человек-с, - просипел Миша Император, пятясь и обороняясь тросточкой. - И все ваши рассуждения глупые-с, - бормотал он, пожимая плечами и косясь на баб, доивших коров.

Кнут не мог уже достать до него. Он повернулся и не спеша пошел к селу, осторожно ступая по пыльной дороге и помахивая тросточкой.

- Тьфу... поганец! - плюнул Сморчок ему вслед и долго не мог успокоиться: ворочался с боку на бок, мял под головой заячью шапку, и все ему было неловко.

- А ведь Миша Император струсил, вот те Христос! - шепнул Яшка ребятам. - Из-за чего это взъярился Сморчок? Я чего-то не разобрал.

- И я не разобрал, - ответил шепотом Шурка, подбирая землянику. - А здорово бы грязным кнутом - по чистой рубахе!

- Да, здорово... Жалко, не вышло.

Аладьины ребята, Гошка и Манька, собрались домой. Пора было возвращаться и Шурке. Но ему не хотелось идти. Как только пропал в поле за поворотом дороги Миша Император, Шурка стал беспокойно поглядывать на зеленеющую вдали Голубинку.

- Пить хочется, - сказал он. - Хорошо бы еще ягодок поесть, а? Яша?

- Хорошо бы, - согласился тот, подбираясь снова к трубе пастуха, брошенной у изгороди.

- Двинем?

- Двинуть можно... да покуда идешь по жаре, еще больше пить захочется. Давай из болота напьемся? - предложил Яшка.

Труба была у него в руках, и ему не хотелось с ней расставаться. Поглаживая мятую жесть, он не сводил глаз с пастуха, который угнездился-таки и, кажется, задремал.

- В болоте лягушечьи наклохтыши, - сказал Шурка, с тоской взирая на пустошь.

- Ну и что? Эка важность!

- Проглотишь ненароком - головастик заведется... Вырастет лягушка и начнет в брюхе квакать.

Против такого соображения Яшка ничего не мог возразить. Да ему и некогда было это делать. Он с наслаждением приложил трубу к губам. И только собрался огласить выгон восхитительными руладами, как пастух, не глядя по обыкновению, но точно все видя, протянул волосатую руку и молча отнял трубу.

Видать, Сморчок все еще был сердитый. Яшка печально высморкался.

- Молочка бы парного испить! - вздохнул он. - Твоя мамка ходит на полдни корову доить?

- Нет.

- Разве нам самим попробовать подоить?

- Да она бодается, корова-то.

- Ничего, мы ее за рога ремнем к сосне привяжем.

- Мамка, пожалуй, заругается... Знаешь, - сказал Шурка с воодушевлением, - а ведь я на перелогах грибов нашел целое стадо!

- Ну? - оживился Петух, забывая про молоко. - Где же они у тебя?

- Анке отдал.

- Вот дурак!

- Да их там много осталось. Пойдем?

- Айда! - быстро поднялся на ноги Яшка, прощаясь нежным взглядом с трубой, торчавшей у Сморчка под шапкой.

Они тронулись, но в поле им повстречался Колька, одинешенек, со свежей царапиной во всю щеку и пустым стаканом. Шурка сразу повеселел и изменил план.

- Не стоит, Яша, тащиться на Голубинку, - ласково сказал он. Наверное, Анка все грибы обрала. Пойдем-ка домой... В Баруздином омуте искупаемся еще разик. Там и водицы напьемся через рубаху. Наклохтыши не попадут.

Труба теперь была далеко, и Яшка не возражал.

Шурка подскочил к Кольке и радостно-насмешливо спросил:

- Это кто же тебя так разукрасил?

Колька Сморчок не ответил, засопел и побрел на выгон к отцу, катя перед собой по траве пустой стакан.

Шурка посмотрел, как толкает Колька ногой стакан, как он блестит на солнышке, напоминая светлую жестяную банку, и совсем развеселился.

Глава XVI

ОТЕЦ

Отца ждали из Питера, как всегда, перед сенокосом, в канун престольного праздника тихвинской божьей матери.

Недели за две стал Шурка готовиться к встрече, запасаясь первыми грибами и ягодами. Он прятал добычу в сенях, за ларем, в прохладном месте. Но от долгого лежания грибы и ягоды все равно портились, приходилось заменять их свежими.

Все чаще и чаще, прибираясь по дому, мать пела грустные песни. По ночам она ворочалась в постели, вздыхая и крестясь, мешая Шурке трепетно мечтать об ежегодном отцовском подарке.

В избе было душно, кусали блохи. Шурка сползал с кровати на пол, впотьмах подстилал что-нибудь в углу и долго лежал с открытыми глазами, представляя себе приезд отца. Засыпая, он видел ружье, стреляющее заправскими пульками. "Дай бог, чтобы тятя привез мне ружье", - молился он.

Последние дни тянулись так медленно, что Шурка, не вытерпев, торопил их, срывая кряду по два листка на календаре. Он быстро добрался до желанного числа, обвел его угольком и ждал - вдруг сегодня приедет отец.