Открытие мира

- Уводит... а, хитрая! - воскликнул Шурка с досадой.

Пошел от малинника прочь, запнулся за моховую кочку и у самой земли увидел гнездышко из сухой травы. В пуху лежали три голенастых, слепых, большеротых птенчика. Они беспрестанно разевали розовато-желтые рты.

Шурка посмотрел на птенчиков, потонувших в светлом пуху и перышках, посмотрел на тугой клубочек травы, почему-то вспомнил Катькину домушку, и у него пропала досада на пеструю птичку.

Как-то чувствует себя Растрепа? Не видать ее что-то на перелогах. Наверное, забрела в чащобу, бродит одна-одинешенька и плачет...

Шурка позвал Анку, и они долго на корточках сидели перед кочкой, не смея дотронуться до гнезда. Поправили каждую лапку мха и отошли на цыпочках.

- Во-олк! - страшно вскрикнула Анка, перескакивая через куст бело-сизого гонобобеля. Из деревянной чашки посыпалась земляника.

Шурка струхнул не на шутку, схватился в кармане за спички.

- Где? Ври!

- Во-он подбирается... Ай, ай!

Но это оказалась Быкова собака, бурая, тощая, с облезлым хвостом.

- Милка, Милка, - поманил ее Шурка.

Но Милка, видать, сама испугалась больше, чем ребята. Поджав куцый хвост, она перемахнула в два прыжка перелог и скрылась в кустах.

- Давай искать грибы, - предложил Шурка, пристально вглядываясь в лес и прислушиваясь.

- Давай.

Грибам полагалось расти под самыми большими березами и осинами, в глухих, потаенных местах. И Шурка повел Анку в дальний конец Голубинки, в чащу леса.

Пастух Сморчок рассказывал, что грибы, особенно белые, "коровки", как называли их ребята, не любят человеческого глаза, прячутся от людей во мху, белоусе, под хвоей и старыми листьями. И если найдешь гриб, посмотришь на него и не возьмешь, все равно он больше расти не станет, зачервивеет, сгниет. Вот как гриб не переносит чужого глаза.

Обо всем этом Шурка рассказал Анке.

- Ну, попадись мне грибок, я не оставлю, - сказала Анка, отдуваясь от жары и усталости. - Мамка скусную яишню с грибами жарит. Ты любишь?

- Да.

- А в сметане?

- Эге. С картошкой и луком.

Анка облизала губы.

- Найдем по грибку - и домой. Я поесть чего-то захотела. Ладно?

Шурка не ответил, становясь рассеянным.

Они вошли в чащу, и Анка сразу притихла. Здесь было сумрачно, холодновато. Пахло прелыми листьями и сырой землей. Трава росла редкая, бледная. Под березами и осинами курчавился мягкий, влажный мох, а под соснами темнели груды сухой, колкой хвои. Появились комары, назойливо запищали над самым ухом. Пришлось отмахиваться веточкой.

Сумрак сгущался. Каждый сучок под ногой стрелял. Анка вздрагивала, жалась к Шурке, пугливо озираясь. Только на прогалинах, пестрых от теней и солнца, все зеленело, как на перелогах; цвели фиалки, белые и сиреневые, похожие на игрушечные раскрашенные елочки; летали стрекозы-сковородники, блестя своими стеклянными крылышками, порхали бабочки, жужжали шмели, и дышалось легко.

Грибов что-то не попадалось. Да Шурка не очень внимательно и разыскивал их. Он больше смотрел не под ноги, как полагалось, а по сторонам, вытягивая длинную шею, прислушивался, ускорял шаги, становясь все беспокойнее и беспокойнее.

- Да куда ты торопишься? - взмолилась Анка, продираясь за Шуркой через густой орешник. - Грибов нету... Тут одни волки. Пойдем обратно.

- Увязалась, так молчи, - пробурчал Шурка, неизвестно из-за чего раздражаясь.

Он поднес ладошки ко рту.

- А-у... Яш-ка-а?

- А-у-у! - откликнулся неподалеку Петух и засвистел. Отозвались в разноголосицу еще кто-то из ребят.

Шурка оживился, побежал на свист и крики.

Возле старой изгороди, за которой шли Глинники и выгон, поджидали Яшка и Аладьины ребята, нагруженные земляникой.

И почему-то сразу стало мало радости у Шурки, пропало оживление, а беспокойство увеличилось. Он не мог сидеть на изгороди, болтая ногами, как это делали друзья, отдыхая от праведных трудов. Он все бродил, присаживался на жерди и соскакивал, продолжая тревожно оглядываться.

Ребята хвастались, что выгнали зайца, змею убили, черную, почитай с аршин, а земляникой прямо объелись. Грибов никто не нашел. Судили-рядили: где они могли быть?

- Наверное, грибы съели... волки, - предположила Анка.

Яшка схватился за живот и покатился по траве.

- Ой, умру, умру! Ой, ой! - хохотал он, валяясь.

И Аладьины ребята хохотали над Анкиной глупостью.

- Где ты видела, толстуха, чтобы волки грибы ели?

- Ну, не волки, так коровы, - поправилась Анка, сообразив, что хватила через край. - Они, коровы, шляпки жрут, а корешки оставляют.

- Коровы - другое дело. Да ведь и корешков не видать... И коровы пасутся эвон, на выгоне, не на Голубинке.

- А где же Колька? - спросил Шурка, не слушая болтовню и говоря не то, что ему хотелось.

- К отцу, поди, ушел, - равнодушно ответил Яшка. - Слушай, братцы, пройдем еще через-скрозь Голубинку - и на выгон, к Сморчку. Он в дудку даст поиграть. Идет?

Ребята уходили кто куда, а Шурка не спросил главного, язык не поворачивался.

Он взглянул на Яшку и, приневоливая себя, как бы между прочим, небрежно заметил:

- Слушай, как бы не заблудилась эта... Растрепа. - И проворчал недовольно: - Наживешь греха с проклятыми девчонками!

- Да она на перелогах осталась, - откликнулся Петух. - Ее ремнем от ягод не прогонишь, обжору.

Шурка закружился по траве и в приливе буйного, необъяснимого веселья проделал самый опасный фокус: раскачал за проволочную дужку банку с земляникой и два-три раза перекинул в воздухе набирушку вверх дном. Ни одна ягодка не упала на землю.

- Пошляемся немножко - и к Сморчку. Да, Яшка? - крикнул он.

Он не прочь был развязаться с Анкой, но та прилипла, не отставала. Положим, она не мешала веселиться. Бог с ней, пускай бродит, не жалко.

На этот раз Шурка двинулся опушкой чащи и грибы искал более старательно. И хотя Лубянка пустовала по-прежнему, веселья не убавлялось. Он прятался за кусты, пугая Анку волчьим воем, гонялся за бабочками, хлестал прутом цветы, свистел и пел все громче и громче, возвращаясь к перелогам. Точно он кому знак подавал: "Иду к тебе! Иду!"

И вот они, миленькие перелоги, - в белых ниточках березок, в можжухах и малиннике. Выискивая земляничник и еще чего-то, Шурка обежал крайнюю полосу и, совсем не думая о грибах, увидел их. На мшалом пригорке, на самой жаре, расположилась целая семейка молодых подберезовиков.

- Три... пять... шесть! - шепотом считал Шурка.

У него задрожали руки. Черноголовые, коренастые, два больших, ровных, остальные меньше и меньше, лесенкой, грибы просились в Лубянку.

За спиной послышались вздохи и частые шаги Анки.

Быстро опустившись на коленки, Шурка жадно, обеими руками, потянулся за грибами, невольно кидая взгляды по сторонам - не притаился ли где еще поблизости второй заветный табунок?

И обомлел... Под кустом вербы лежал на спине Колька Сморчок, а Катька, наклонясь над ним, кормила его ягодами из своей светлой банки.

Шурка не тронул грибы, встал с коленок и побрел к выгону. Он слышал, как Анка вслед за ним наткнулась на подберезовики, ахнула, взвизгнула от радости, потом запыхтела, умолкла и через минуту догнала его, выхваляясь, что нашла кучу грибов и яишня теперь будет важная.

- Отвяжись ты от меня... отрава! - зашипел Шурка, не оглядываясь.

Анка обиделась и отстала, пошла домой.

Шурка выбрался на дорогу, поплелся по ней, залезая свободной рукой в банку-набирушку. Сам того не замечая, он брал землянику по ягодке, кидал в рот и не чувствовал сладости, так ему было горько, нехорошо...

Глава XV

ПАСТУХ СЕРДИТСЯ

Дорога привела на выгон.

Был полдень. Коровы лежали пятнистыми буграми в скудной тени обглоданных кустов. Овцы сбились в кучу на самом солнцепеке и казались живой, свалившейся с неба дымчато-седой тучей. Телята и нетели, спасаясь от оводов, забрели по брюхо в глинистое болото и стояли там в молочной воде, обмахиваясь хвостами. Один бык Шалый, гроза ребят, очкастый, блестяще-черный, словно намазанный маслом, бродил по выгону и рыл короткими сильными рогами луговину. Вся земля на выгоне была рябая, в сухих коровьих лепешках и окаменелых отпечатках копыт.