Страница 2 из 7
Не хочется этому верить! Слишком переменчива жизнь на Земле и под Солнцем, чтобы примириться с неизменностью Солнца и Земли. Еще в 1812 году Жорж Кювье опознал по костям неслыханного летающего ящера с крылом, натянутым на одни палец - птеродактиля. Если был один такой монстр - значит, их было много, и разных! Не предшествовал ли целый мир ящеров нынешнему миру млекопитающих - подобно тому, как мир римлян и греков предшествовал миру англичан и французов ?
Эта дерзкая мысль с трудом умещается в голове маститого Кювье - хотя он ровесник Наполеона и был его любимым сотрудником, так что прошел отбор на гибкость и широту ума. Напротив - Жан Ламарк на четверть века; но он еще в 1809 году выдвинул первую программу эволюции животного царства, свободную от вмешательства божьих сил. Правда, удачной альтернативы этим силам Ламарк не нашел - и вообще, биология слишком сложна для ньютоновского "силового" подхода. Иное дело - физика: в ней электрические и магнитные силы составляют явную альтернативу тяготению. Возможно, они создали Солнечную систему ? В 1821 году - всего через два года после опыта Эрстеда с магнитом и электрическим током эта мысль еще не посетила ни одну ученую голову. Но скоро успехи Фарадея в освоении электричества изменят жизнь физиков и тогда их сознание послушно последует за бытием...
Хорошо, что теперь есть куда следовать - не то что полтора века назад, в ньютоновскую эру. Тогда новорожденное ученое сообщество Европы было очень узким и дружно занималось только математикой и астрономией, с явным преобладанием первой науки. А в ней господствовал Ньютон, и спорить с ним было неповадно: даже Лейбниц не выдержал накала той гонки за интегралами. Кто хотел прославиться помимо Ньютона, тому оставалось быть лишь наблюдателем - при телескопе или при микроскопе, построенном твоими руками. И не смей теоретизировать - а то живые классики убьют тебя презрением!
Этот монархический режим в науке рухнул в 1780-е годы, когда в Европе выросло первое поколение химиков-экспериментаторов. Тридцать лет спустя второе поколение химиков и физиков осознало свою смекалку и эрудицию и не боится теоретизировать в таких областях, куда сам Ньютон не дерзал заглянуть. Вот, Джон Дальтон повторил давнюю гипотезу Демокрита: весь мир состоит из атомов! Но для эллина эти слова были пределом знания; англичанин же уверенно сравнивает веса разных атомов, умеет попробовать их на запах и на вкус. Амедео Авогадро уже выяснил, что в одном литре любого газа содержится одинаковое число атомов или молекул. Правда, не ясно, чему равно это число - или сколько атомов содержится в одном фунте железа. Но все данные для такого расчета у физиков 1821 года уже есть!
Еще в 1814 году (когда Наполеон виртуозно отбивал натиск всей Европы силами французских новобранцев и остатков старой гвардии) в Мюнхене молодой мастер-оптик Йозеф Фраунхофер повторил давний опыт Ньютона: разложил солнечный свет посредством призмы. Оптика у баварца хорошая, человек он внимательный и аккуратный; там, где Ньютон видел лишь неясные штрихи, Фраунхофер различил сотни тонких темных линий, не меняющих свое положение при разных наблюдениях спектра. Кто или что сигналит человеку с Солнца этими линиями ? Возможно, это световые "голоса" отдельных атомов - водорода, кислорода, хлора ?
Если так, то можно повторить давнее рассуждение Пифагора. Он доказал: длина волны звука примерно равна размеру того инструмента, который издает этот звук. Через 23 столетия после Пифагора англичанин Томас Юнг, изучая дифракцию и интерференцию света, доказал: свет, как и звук, состоит из волн. Юнг сумел измерить длину световой волны; несомненно, Фраунхофер услышал об этих измерениях не позже 1817 года. Почему баварец не догадался по этим данным о возможном размере атомов ? Или он догадался - но не посмел высказать свою "безумную" догадку перед ученым миром ?
Второй вариант кажется ближе к истине. Ибо Фраунхофер не учился в университете и (в отличие от самоучки Фарадея) не имел возможности слушать даже популярные лекции первоклассных ученых. Для образованных немцев он был "черная кость"; ему разрешали присутствовать в ученом собрании, но права голоса он не имел и не смел сам отправить письмо прославленному Юнгу. Увы - "республика ученых" в 1820-е годы оставалась весьма аристократичной даже во Франции и Англии. А в Германии после Наполеона царил замшелый абсолютизм...
Видимо, Юнг так и не узнал об измерениях Фраунхофера (который успел обнаружить свои замечательные линии даже в спектрах звезд). В итоге размеры атомов и химический состав звезд оставались не известны еще 40 лет до изобретения спектрального анализа Кирхгофом и Бунзеном.
А бесстрашный вундеркинд Юнг вернулся в 1818 году к своим детским увлечениям. Он решил, наконец, расшифровать египетские иероглифы, полагая, что математический расчет и хватка физика-экспериментатора помогут там, где бессильна эрудиция филолога и историка. В этом Юнг оказался прав: заметка, написанная им для Британской энциклопедии, произвела фурор среди египтологов и позвала на подвиг юного Франсуа Шампольона. В 1822 году он сломал те последние барьеры в чтении Розеттского камня, перед которыми остановился гениальный дилетант Юнг. С этого момента голоса Рамзеса 2 и Тутмеса 3, Джосера и Имхотепа сделались слышны просвещенным европейцам из сорокавековой дали, о которой Наполеон говорил своим солдатам перед битвой с мамлюками у пирамид. Через четверть века египетская добыча просвещенного всемирного грабителя нашла, наконец, полноценное научное применение.
А в царстве Математики в 1821 году назревают события, сравнимые с заочной дуэлью Юнга и Шампольона. Многолетняя абсолютная монархия Карла Гаусса дала трещину, и он сам в этом виноват. Но еще больше виновата эпоха, о которой Гете вскоре скажет: "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!" В 20 лет так думал и Гаусс. Он хотел сравниться в славе с Ньютоном - но видел, что в сфере математического анализа это невозможно, и потому взялся за алгебру, где после Ферма не работал ни один первоклассный математик. За четыре года Гаусс совершил чудеса, какие редко выпадают на долю одного ученого.