Страница 7 из 83
- "Мошки", - улыбаясь, говорит шофер, кивая в сторону монопланов.
Один Серов отворачивается от "мошек" и внимательно рассматривает бипланы. Испанцы называют их "чатос", что в переводе означает "курносые". И эти самолеты тоже советские истребители, И-15. У этих истребителей тупая, несколько вздернутая передняя часть фюзеляжа.
Автобус резко тормозит и останавливается перед группой летчиков и механиков. Снова приветствия, объятия. И вдруг из толпы радостный возглас: "Товарищи!" Худощавый, среднего роста парень в кожаной куртке проталкивается к нам и на чистом русском языке говорит:
- Михаил Якушин.
Еще один русский на испанской земле! Чудесно! Якушин поеживается от объятий Серова и объясняет, что недавно прибыл в Испанию, правда, по другому маршруту. Он возбужден, говорит короткими, рублеными фразами. Видимо, человек сдержанный, привык выражать свои мысли коротко и ясно.
Все вместе - испанцы и русские - отправляемся к машинам. Испанские летчики показывают нам "мошек" с каким-то смешанным чувством - и с гордостью, и со смущением. Мимо некоторых машин они стараются провести нас как можно быстрее. Мы не сразу понимаем, почему. Неужели потому, что машины не новые, а в заплатах?
Идем напролом, чтобы сразу рассеять это чувство неловкости у наших испанских друзей. Я подхожу к самолету и, показывая на рыжую заплату, спрашиваю механика:
- Что это?
Механик мнется и нехотя отвечает:
- Ничего особенного, камарада. Случайные пробоины...
И вдруг обрадованно, словно нашел прекрасный выход из положения, добавляет:
- Пусть это вас не волнует! Мы сегодня же закрасим все заплаты, и они уже не будут портить вам настроение.
Так вот в чем дело! Испанцы тревожатся за нас, боятся, что покалеченные в боях машины произведут на нас угнетающее впечатление.
Испанец-механик смотрит так доверчиво, и вид у него такой виноватый, что смущаюсь уже я. Продолжая осмотр машины, стараюсь всячески подчеркнуть, что в восхищении от истребителя, уважаю его боевое прошлое. При каждой похвале механик расцветает. Он очень любит свой самолет.
В полдень нас принимают представители республиканского командования. Среди них Евгений Саввич Птухин- командующий истребительной группой в Испании.
Коротко Птухин сообщает, какими самолетами располагает республиканское командование, их летно-технические данные. Мы прикидываем, на каких самолетах лучше воевать: на монопланах - у них большая скорость, чем у "чатос". Правда, "чатос" маневреннее. Но мы, истребители, знаем цену скорости и, когда Птухин спрашивает нас, на каких машинах мы хотели бы летать, почти в один голос отвечаем:
- На монопланах.
Не отвечает один Серов. Он сидит насупившись, исподлобья, сердито смотрит на нас.
Недоволен и Птухин. Мягко, но внушительно он замечает:
- Я прошу летчиков учесть одно обстоятельство: нам очень хотелось бы... Он молчит, потом с подчеркнутой твердостью повторяет: - Нам нужно распределить свои силы между двумя эскадрильями с максимальной тактической пользой. Мы считаем, что монопланы и бипланы должны постоянно держать связь между собой, но не внутри одной эскадрильи. Здесь не так богато с техникой... Кроме того, управлять разношерстным по технике подразделением трудно. Между тем, если в одной эскадрилье будут русские, а в другой - остальные, то... Мои друзья, испанские летчики, не обидятся, если я скажу, что ваша эскадрилья будет сильнее. Правда, я понимаю, что вы люди дружные и вам нелегко расстаться...
Не в силах больше сдерживать себя, поднимается со своего места Серов:
- Дайте мне слово! - И, повернувшись к нам, гневно говорит: - Ищете большую скорость, чтобы... чтобы легко было удирать!
- Анатолий! - вскакивает Минаев.
- Ладно. Извини, - отворачивается Серов. - Разозлили! - И, взяв себя в руки, уже другим тоном продолжает: - Мы не гости. Мы солдаты. Надо это понимать, ребята. Почему вы недоверчиво относитесь к бипланам? Потому, что у них меньшая скорость? Чепуха! Зато биплан маневреннее. Я считаю, что храбрый и грамотный пилот будет с успехом драться на любой машине. Если говорить откровенно, на биплане, может быть, придется труднее. Но нам ли бежать от трудностей! По-моему, вы чего-то недодумали, когда поднимали руки за "мошек".
- Прав Анатолий, - говорит Якушин, - дело бесспорное.
Анатолий еще раз смотрит на нас, улыбается и обращается к Птухину:
- Мы солдаты республики, пусть командование само решит, кого направить в одну эскадрилью, кого - в другую. Моя личная просьба - дайте мне "чато".
- И мне биплан сподручнее, - бурчит Якушин, - попросил бы и за меня. Что и ты?
Серов смеется. Все вышло хорошо. Главное - честно. Минаев признается мне, что чувствует себя неловко:
- Знаешь, Анатолий прав. Сейчас у меня такое ощущение, словно обманул самого себя.
- Бросьте! - утешает нас Серов. - Хорошо то, что хорошо кончается. Будем взаимодействовать. Но держитесь, не отставать от нас!
По традиции интернациональных частей мы можем высказать свое мнение о назначении командира. Узнаем, что вместе с нами будут летать испанцы, один американец, югославы, австрийцы.
Первым берет слово темноглазый, совсем юный испанец:
- Я считаю, что командиром должен быть у нас русский летчик.
Вся эскадрилья разом поднимает руки.
- Мы просим, - продолжает испанец, - советских товарищей предложить нам самую достойную кандидатуру.
Я смотрю на Сашу Минаева.
- Минаев! - коротко говорит Бутрым.
- Минаев, - повторяет Панас.
- Минаев, - улыбается Волощенко. Птухин кивает:
- Пусть так и будет, я тоже знаю Минаева, хорошая кандидатура.
Саша поднимается, и одновременно, как по команде, встает вся эскадрилья. Она безоговорочно признала его своим командиром, а при командире не полошено сидеть без разрешения.
- Спасибо, - просто говорит Саша. - Спасибо, товарищи, камарадас.
Вечером в гостинице узнаем, что Серов и Якушин будут летать в эскадрилье, которой командует Иван Еременко. Опытнейший летчик-истребитель прибыл в Испанию незадолго до нашей группы. Серов все еще под впечатлением беседы с командованием, с испанскими летчиками и с теми, кто прибыл из других стран. Задумавшись, обращается к нам:
- Вы понимаете, какой это огромный факт, что мы здесь - авторитет? И не потому что русские, а потому что прибыли из Советского Союза. И смотрят на нас здесь как на представителей Советской страны. "Такие не могут подвести", думают они, глядя на нас.
Что же, конечно, не подведем!
...Мы стоим в строю. Если взглянуть на наш строй со стороны, то он, наверно, представится очень странным. На правом фланге, будто каланча, возвышается американец Джон - тощий, светловолосый, без головного убора, в легкой полотняной куртке. Левофланговый, замыкающий строй, - Волощенко, коротенький, круглый, с галстуком, в шляпе. От Джона ступеньками спускаются к Волощенко все ниже и ниже кепки, береты, пилотки, фуражки - это если смотреть с левого фланга. Спереди по фронту не меньшее разнообразие - кожаные куртки, френчи, рубахи с засученными рукавами.
Никто из нас не носит военной формы. Мы, русские, наотрез отказались от нее, хотя при зачислении в республиканскую авиацию нам, как летчикам, были присвоены офицерские звания.
Абсолютное большинство офицеров старой испанской армии, до республики, было крайне реакционным. Человек из народа только в редчайшем случае мог стать офицером, монархическое правительство подкупало офицерский корпус, тратя на него громадные средства. Не случайно в испанской армии на восемь солдат приходился один офицер. И, конечно, не случайно, а закономерно, что во время возникновения фашистского мятежа только двести офицеров остались верны республике. Более четырнадцати тысяч кадровых офицеров перешли в лагерь мятежников.
Форма у республиканцев осталась прежней, в глазах же простых людей офицерский мундир был запятнан предательством и изменой. Мы отказались не только от офицерских нашивок, но и от денежных наград за сбитые самолеты. Джон искренне недоумевал.