Лень

- Димочка, ну что Москва? - Саша подмигивает Виктору, давая понять, что сейчас будет самое интересное и щекотливое.

- Как всегда, чудно принимали. Клавдия Ивановна, правда, умерла. Не застал ее. Но видел Нани. Да, Райкина.

Неудивительно, что он друг этих советских звезд. Во-первых, он пригласил в Америку дочь Вертинского, реликвии эмиграции, и открыл этим приглашением так называемый "культурный обмен" между США и СССР. Потом были Зыкина, Шульженко... Ну а русские, они всегда отличались каким-то специальным подобострастием и любовью к иностранцам... Даже к русским иностранцам. Как только разговор зашел о Москве, Виктор будто подобрел и частично простил Диме его "особенность".

- А вы там из варьете никого не знаете?

- Дима знает только звезд! Твоя знакомая, если не ошибаюсь, в кордебалете... - ехидничает Верка.

Мать Виктора была директором костюмерного цеха, обслуживающего заслуженных, народных и в том числе Зыкину. Так что Виктор был посетителем всех театров. Ну и кулис. После очередного выигрыша в преферанс он мог подъехать к служебному входу, и лучшая девочка кордебалета выпрыгивала к нему в накинутой на горячее еще, после канкана, тело шубке. Если провести параллель и назвать эмиграцию кордебалетом, Верка тоже, как одна из лучших представительниц его, выскакивала к нему. Из дома, ресторана, из постели мужа.

- А своего Никиту, Димочка, видел? - Сашина физиономия будто затаилась перед самым главным.

- А как же! Никита... Лучше не говорить. Пытаюсь пригласить его сюда, заканчивает Дима, не дав им возможности позлорадствовать и поехидничать.

Саша тем временем сигналит метрдотелю и просит его позвать музыкантов. Вот они подходят, окружая музыкой, льющейся из-под подбородков. Их четверо скрипачей и один с бандонеоном. Виктор уже лезет в карман - платить.

- Да подожди же! Пусть сыграют что-нибудь. Деньги сразу, деньги... - зло глядя на него и зло думая о его деньгах, единственном, что дает ему возможность чувствовать себя уверенно, кричит Верка.

- Дима, им надо заказать Сарасате. "Этот веер черный..." - Она чуть только напела, а музыканты уже подхватили и играют танго.

Ее заставляют петь: Этот веер черный! та-рам-там-там!

Веер драгоценный! та-рам-там-там!

Он сулит влюбленным...

Верность и измены... И она вспоминает учителя вокала, на чьих уроках и разучивалось это танго. Два раза в неделю. Саша недоумевал: "На хер тебе это надо?!" Вероятно, он предпочел бы, чтобы она училась красить машины, ремонтировать крылья машин... После испанского танго на русском музыканты вцепились в "Очи черные", "Полюшко" и почему-то "Эх, дороги...". Но как только Виктор дает им деньги, они сразу уходят.

В громадные их тарелки будто птички покакали, пролетая, - это "нувель кузин". Стоит каждая такая "кака" под тридцать долларов.

- Хорошо здесь япошки в сорок первом поработали. - Саша при помощи ножа изображает "Мессершмитт". Он любит так "пошутить".

- Американцы всегда устраивались и свои военные базы располагали на чужих территориях. Только в пятьдесят девятом году Гавайи стали штатом Америки... Так что ты бы, Витька, не смог сюда приехать, это ведь была заграница, а тебе нельзя...

- Ну, Верок, ты еще вспомни времена Кука. Кстати, в те времена то, что я делаю, считалось вполне нормальным, и мы бы все сейчас сидели с кольтами.

До сих пор молчавший Дусик улыбнулся Витьке. "Ну и кого бы ты первым замочил?" - стрельнул он глазами на сашу. Но Витька не "замочил" бы его. Тот ему нужен.

- Я немного по Америке ездил, но все-таки... Гавайи совсем не Америка. Кроме сервиса и отелей, дорог и всего этого... При чем здесь эти косоглазые? Дусик пытается изобразить гавайца.

- А при чем в Союзе чукчи и азиаты, и все прочие? - брезгливо говорит Виктор.

- Э, братцы! В Союзе пятнадцать республик разных национальностей. А до Союза Россия всегда была многонациональной, с образования своего. Рюрики-то кто были? - Сам Дима из рода Демидовых. Но по-американски это Дэймз Ди. Под этим именем он числится в дизайно-чертежной компании, где зарабатывает на пенсию, как сам он шутит.

Вера выходит в туалет, и к ней присоединяется Дима. Декор ресторана решен с минимальной затратой фантазии - кругом просто висят веера. Громадные, поменьше и совсем миниатюрные. В женском туалете у толстенной мадам-пипи тоже эмблема ресторана - на груди, разливающейся по столу перед блюдечком для монеток. Верка красит губы в тон электро-розового волана платья. Дима ждет ее, обмахиваясь веером - комплимент ресторана клиентам.

- Верок, я не хочу возвращаться к ним. Давай убежим! - шепчет он ей на ухо, прикрываясь веером.

Написав на клинексе "Мы ушли. Ц", передав его официанту, они уходят. Убегают из ресторана. Мы идем по Уругваю!

Ночь - хоть выколи глаза,

Слышны крики попугая,

Раздаются голоса! Переделанная в полублатную, песня о любви к Парижу в любое время года разливалась у кустов акаций. Выбежав из ресторана, они сразу свернули в темную улицу. Черная гавайская ночь чуть помахивает макушками пальм, ноздри щекочет запах гнильцы с океана. Орхидеи не пахнут. Они, как вырвавшиеся из клетки звереныши, - танцуют, взявшись под руки, задирают ноги и хохочут. Диме 57 лет, и он ни к чему в жизни не стремится. Но он рад ей, жизни. Он не нудит, не делает "плачущее лицо".

- Ax, Верочка, все это пустое, пустое - все эти декорации, которыми они себя обставляют. Они не умеют себя веселить сами...

- Димка, мы потратили уже столько денег... Зачем? Весело не было. На эти деньги можно было поехать на дикий остров и жить среди аборигенов, ловить бы там рыбу, костры жечь... Но они бы там сдохли. Поэтому они и меня ни на шаг от себя не отпускают, "куда ты? куда ты?" орут. Я их веселю. Даже если и злю все равно что-то происходит. Я им нужна, как какое-то происшествие в их скуке.

Они выходят под руку на одну из центральных улиц. Это могла бы быть улица Санта-Моники в принципе. Правда, здесь, помимо настоящих пальм, стоят почему-то и искусственные, с блестящими, переливающимися лохмотьями вместо листвы. Да, и здесь ходят. Идут люди, кучки, группы. И еще, людей везут рикши. В колясках, прицепленных к велосипедам.

- Димочка, давай прокатимся! Это, наверное, здорово!

- Ой, я боюсь. А вдруг он пьяный? Хлебнул уже небось райского напитка. Ёбнемся, костей не соберем...

- Сумасшедший!.. Вон, идем к черному, смотри, какой здоровый. - Верка тянет его к коляске, украшенной гирляндами цветов.

На шее черного парня-рикши тоже гирлянда. Парень, стоящий со своим "авто" перед черным, протестует, но настаивающая Верка, объясняет:

- Мы доверяем ему больше наши драгоценные тела. Потому что мы артисты московского цирка. Этот мистер - главный исполнитель цыганских танцев.

Димка хохочет от презентации и исполняет какие-то па фламенко. Они уже взбираются в кабриолет. Черный перекидывает ногу через велосипедную раму и, обернувшись, спрашивает:

- Если вы из московского цирка, то где же ваши телохранители, КГБ?

- Мы убежали. Мы хотим остаться в вашей прекрасной, райской стране. Они нас уже, наверное, ищут. Везите нас скорее к отелю "Мариот"!

Широкая улица будто в преддверии Нового года. Сияют натянутые гирлянды электрических ламп. Витрины освещены, и около них мотающимися группами толпятся люди. Черный рикша оглядывается на своих пассажиров: хохочущих, визжащих или вдруг запевающих. Платье Верки развевается сине-розовыми волнами.

- Верка, держи платье, прикрывай ляжки. Этот черный юноша сейчас ёбнется. Ты его возбуждаешь. А может, я? "Любил я очи голубые, теперь люблю я черные! Те были милые такие, а эти непокорные! Та-ра-рара!" - Припев они поют вместе.

- Вы сказали, что он танцор, а он поет.

Они останавливаются на перекрестке. И Димка кричит:

- А мы такие! Мы все умеем!

- Советские артисты разносторонне талантливые, - переводит Верка.

Они опять трогаются, и виден приподнятый над "седлом", обтянутый шортами таз черного. Каждый нажим на педаль сопровождается обрушиванием на нее всего его веса. Икра и бедро наливаются мышцами. Спина, как у спортсмена на беговой дорожке, вот-вот перед стартом, выгнутая дугой вверх, и головы будто нет. Ее не видно.