Страница 9 из 98
— Что скажете, Лев Александрович? — спросил, вздохнув и отодвигая листок, генеральный.
— Юридическая контора «Ли и Ли», которая обслуживала нас в Сингапуре, без труда размотает этот узелок из дымовых струй. «Ассошиэйтед мерчант» принадлежит индонезийскому китайцу Клео Сурапато… Бросается в глаза необычность иска. Он направлен против того, от кого «Ассошиэйтед мерчант» и получила деньги. А ведь логичнее — когда судятся с тем, кто взял и не отдает… «Ассошиэйтед мерчант» отрубает руку, которой загребла деньги. После решения суда о банкротстве Ли Тео Ленга, который и стал этой рукой, фирма закопает её, а скажет, что похоронено все тело. Вне сомнения, Ли Тео Ленг ни в какой суд не явится. Можно смело вмешаться в процесс. Те, кто его затеял, рассчитывают провести дело беспрепятственно, потому что уверены мы с нашими претензиями в суде не появимся…
— Вот-вот, — раздраженно сказал генеральный. — Вот-вот… Будто не слушали меня, Севастьянов! Довольно вмешательств! Такой, с позволения сказать, проект действий — это авантюра. Да! А я-то отстаивал вас! Да и не я один…
Он кивнул на Семейных.
— Я прошу… нет, требую не касаться этих дел! В силу вашего упрямства и ложно понимаемого престижа… Я не имею в виду ослушания… этого последнего я и не допускаю… да, и оставаясь под влиянием ошибочных, да, именно ошибочных… Это ведь никоим образом… ну… не принижает нашего глубокого уважения к покойному… Не так ли, Людвиг Геннадиевич?
Генеральный ещё раз двинул от себя проект некролога.
— Нет, не принижает, — сказал задушевно Семейных.
— Да, спасибо… ошибочных выкладок. Я ведь не употребляю иной формулировки, которая ставила бы под сомнение наше доверие к вам, Севастьянов, и тем более к Петракову…
— Это — определенно, — согласился Семейных.
— Ваша будущая должность, Севастьянов, и есть ваша охранная позиция. Ваши идеи, а они у вас возникают… перед реализацией будут подлежать утверждению старших по должности, которые ничего, кроме добра, как и все мы здесь, вам не желают…
— Диалектичная похвала, — сказал Семейных.
Внешне он удивительно походил на Клео Сурапато. Прежде всего, повадкой. Он постоянно что-нибудь выделывал ручками. Запускал в затылок. Доставал ножнички для ногтей. Протирал очки. Таскал себя за уши, будто вытрясал воду после купания. Тянулся поправить галстук собеседнику. Потирал ладони. Простирал объятия, если не видел человека полдня. Развертывал и складывал носовой платок. Рассматривал расческу на свет. Развинчивал и свинчивал авторучку…
За десять тысяч километров от Москвы Клео копировал у Семейных невинную суетливость в жестах, но был иного склада. Он не приспосабливался, а присматривался, чтобы выявить главную слабину в человеке, банке, фирме, организации или группе, для которых становился «доверенным другом». А когда жертва вызревала к забою, орава «горячего реагирования» стремительно набрасывалась на неё по сигналу «друга». Клео подавал сигнал в конце недели, когда банковские и юридические эксперты играли в гольф, рыбачили или посещали вторых, а то и третьих жен, телефоны к которым скрывались. Клео сбрасывал акции на бирже и в добрую пятницу — еврейский выходной, и в канун рождества, и на китайский лунный новый год. Самый жестокий из его ударов пришелся на праздник Семи сестер, когда китаянки воскуривают в кумирнях жертвенные палочки Ткущей Девственнице в надежде заполучить достойного мужа. В тот день известная всем сингапурским бонвиванам на пенсии мисс Ку, бывшая «мама-сан» популярного притона, прибравшая за тридцать лет тяжких стараний половину аналогичных заведений в городе, рассталась с нажитым за полтора часа. Клео верно рассчитал, что, пока самая богатая невеста в стране, пятидесятилетняя мисс Ку, молится о ниспослании супруга, никто не сунется к ней в храм с докладом о делах…
Да, Людвигу Семейных было далеко до китайца.
— Не ходи за предшественниками, когда ищешь то же, что искали они, сказал Севастьянов.
— Что это? — спросил генеральный, удивленно откидываясь в кресле.
— Слова Кобо-дайоси, буддийского проповедника. Японец, жил тысячу лет назад. Духовный отец современных компьютерщиков.
— Хоть самураев не цитируете… И на том спасибо.
Семейных мягко ткнул ногой под столом. А генеральный расхохотался. Ему стало легче, что Севастьянов пообещал взяться за ум.
В приемной секретарша показала Севастьянову на лежавшую возле телефона трубку.
— Только не долго… Минуту уже ждет…
— Лева, ну как? — спросила Оля. — Я тебя по всем записанным у меня номерам ищу…
Он отвернулся к окну. Солнце ослепило. «Ну, ты, жалкая никчемная слабовольная шпионская шкура, — велел он себе. — Ну, ты…» Он мял переносицу пальцами, как тогда, когда овчарка привалилась к ноге на даче Петракова. Теперь он некстати вспомнил её кличку. Жульетта. Жулька.
— Скончался в полузабытьи, — сказал Севастьянов, надеясь, что не обманывает жену. — Судя по всему, не мучился… Смерть была, я думаю, легкой.
— Вот и смерть стала легкой, — сказала Оля.
Пластилин облепил свободную руку Севастьянова. Переполз на спину и прилип к шее.
— Секунду, — сказал Севастьянов жене, думая: не красные ли у него глаза?
— Что тебе? — спросил он Семейных.
— Прости… У меня вечером будет человек, очень интересный для тебя, между прочим. Едет в твои края, первым секретарем в посольство…
— Господа финансисты, — сказала секретарша. — Это все-таки служебный телефон. Нельзя ли покороче?
— Сейчас, Мариночка Владленовна… Скажи Олечке, что я ужасно извиняюсь, но хочу заполучить тебя вечером на часок, а?
— Оля, — сказал Севастьянов, — тут Людвиг кланяется… Семейных… Просит меня забежать вечером к нему. Есть разговор, говорит.
— Сходи, конечно, раз просит. Он просто так не приглашает…
Севастьянов положил трубку.
— Ты забыл сообщить Олечке, что твоя командировка утверждена, — сказал Семейных в коридоре и без перехода и паузы продолжил: — Это Шлайн принес генеральному копию факса с газетным уведомлением насчет судебного иска о банкротстве. Просидел полчаса…
— Какой ещё Шлайн? — спросил Севастьянов.
— Полковник из экономической контрразведки. — И, подмигнув, Семейных повертел пальцем у виска. Дескать, бдят не там, где нужно.
Севастьянов неторопливо прошелся от Смоленской-Сенной по Бородинскому мосту на другую сторону Москвы-реки к Украинскому бульвару, где жил Семейных. При зрелом размышлении приказ генерального, который отнюдь не плохо относился к Севастьянову, действительно казался продиктованным заботой. Предостережение из добрых побуждений… Петраков потерпел неудачу… А Севастьянов, да ещё в одиночку, — ему не чета. К тому же этот эфэсбэшник, наверное, напугал малость генерального…
Севастьянов запаздывал. Шел уже восьмой час. Вреднейшее время для раздумий, как учил Петраков, откладывавший серьезные решения на утро.
Дерматиновую дверь с медными пуговками открыл высокий сутулый человек лет сорока с волнистой шевелюрой, чем-то напоминающий писателя Максима Горького. Из угла рта свисал янтарный мундштук с сигаретой. Под сощуренными от табачного дыма глазами лежали, будто грим, коричневые тени.
— Вы, должно быть, Севастьянов, — сказал он.
— Старик! — заорал из глубины квартиры Людвиг. — Это Павел Немчина, первый секретарь посольства в Бангкоке! Вам предстоит встречаться! Дружите! Я — сейчас! Я по дороге зацепил в гастрономе потрясающую селедищу! Провонял до невозможности… Вот-вот кончаю разделывать! Дружите и беседуйте!
— Пошли к нему на кухню? — предложил Севастьянов.
— Как раз оттуда… Пошли, — ответил Немчина.
Он улыбался, улыбался и Семейных, которому дипломат только что рассказал анекдот про журналиста, работающего в Бангкоке, некоего Шемякина. Престарелый бедолага, повторил Немчина, заснул на оперативном совещании. Кто-то потихоньку заклеил ему очки наслюнявленными клочками газеты, а борзописец так и сидел. Сообщение же делал посол…
Севастьянов вдруг подумал, что напрасно, наверное, оказался в этой компании. Исподволь он опять перехватил испытующий холодноватый пригляд смеющегося дипломата.