Сингапурский квартет

— Десять минут, не успеешь скончаться от истощения… У меня полуфабрикаты и микроволновая печь… Если лень разговаривать, включи телевизор.

Он отнес блюда от микроволновки к широкому прилавку бара, над которым из специальных гнезд свисали рюмки. Достал из холодильника ледяной зеленый чай в фарфоровой фляге. Распаковал льняные пакетики с костяными палочками. Включил торшеры.

За окном разразился ливень.

Барбара прикоснулась щекой к его плечу.

Будто и не космы воздушных корней баньяна раскачивало ветром на улице. Будто капли дождя и не испарялись, коснувшись раскаленной мостовой, а жгли холодом, принесенным со стылых высот над Волгой…

Людей смешанной расы в китайских общинах называют «ни гусь, ни курица». Такое же отношение к смешанным бракам. Гусь женится на курице. Или петух берет в жены утку.

После капитуляции британских войск в Сингапуре в 1942 году стало ясно, что уход непобедимых белых из Азии — вопрос времени, хотя японцы и оказались разгромленными в 1945-м.

Отец Барбары не мог никуда уйти. Кто ждал его в Шотландии? Самой близкой осталась служанка, купленная в нищей китайской семье, главу которой убили террористы на каучуковой плантации в Джуронге. Несправедливо было бы считать отца Барбары наихудшим из надсмотрщиков. Так пал жребий — жертвы избирались наудачу. И было бы так же несправедливо сказать, что женщина, на которую пал жребий быть купленной мужчиной, не способна полюбить своего владельца. За белым инвалидом, разрушавшимся на глазах от болей и запоев, юная китаянка ухаживала так, как не смог бы никто другой…

Всякий брак неповторим. Всякая любовь — единственная. Мать Барбары любила шотландского мужа, как любила бы своего отца, останься он жив.

Благодаря маленькой китаянке оторванный от родины человек, подавленный нуждой и скручиваемый болезнью, оставался сильный духом. Жены и дети прощают любые неудачи и поражения, но не прощают слабости, если понимать их как противоположность мужеству или предательство. И однажды, когда пришли некие люди и потребовали выделять из пенсии, присылавшейся из Лондона, «масляные деньги», отец Барбары ушел из жизни, оформив у нотариуса свидетельство о браке с купленной подругой. На пенсию, за вычетом «масляных денег», втроем было не выжить. Потом пришлось бы продавать Барбару.

Люди, собиравшие «масляные деньги», говорили на странном языке. Человек назывался «лошадью», полицейский — «суховеем», деньги — «арбузными семечками», фонарь — «глазом», а курение опиума — «ублажением дракона». Но ещё в школе Барбара знала, что не они убили отца. Учась в университете, она подрабатывала после занятий официанткой в ночном баре, владелец которого считал престижным иметь в качестве прислуги «ни гуся, ни цыпленка». Это потрафляло свежему чувству независимости от колонизаторов. Однако, обслуживая воротил, Барбара понимала, что и эти ещё не главные хозяева.

На третьем курсе, уже будучи замужем за «привидением», она встретила аспиранта-правоведа Джафара Моха. Его отец, алжирец, работал в прошлом инженером у французов на каучуковых плантациях в Камбодже, женился на кхмерке. Учебу давно осиротевшего Джафара оплачивала мафия. Когда потребовался связной с европейскими клиентами в Гааге, Джафара перевели в тамошний университет. Барбару устроили стюардессой в компанию «Сингапур эйрлайнс». Мафия назначила её «соломенными сандалиями», то есть перевозчиком пакетов, которые она передавала Джафару. Барбара увидела, какая крутая и высокая лестница поднимается от них с Джафаром до «великого дракона», всемогущего босса. А за смерть отца иной цены, чем наивысшей, Барбара не хотела.

Однако воля к мщению испарялась. Барбара узнала, что отец, финансовый журналист до войны и армии, черпал информацию у «триад», китайской мафии, и получал от неё деньги за заказанные статьи.

Вскоре Джафар сел в голландскую тюрьму на шесть лет. По приказу «великого дракона», оплачивавшего его научную карьеру, он признал себя виновным в убийстве, которого не совершал. В Голландии больше шести лет не давали, да и тамошние тюрьмы не сравнить с азиатскими. Но путь домой, в Сингапур, Джафару был заказан. Дома за наркотики могли судить второй раз и приговорить к повешению.

Чтобы Барбара простилась с мужем навсегда, её вызвали запиской на Бенкулен-стрит в Сингапуре. После звонка кто-то несколько минут рассматривал её сквозь стеклянную дверь. Голос в динамике сказал: «Подсуньте ваше письмо Джафару под дверь». Конверт уполз в щель. И тот же голос отпустил: «Все, свободны и прощены».

Первый очерк о стюардессах на азиатских авиалиниях Барбара написала под мужским псевдонимом Саймон Маклин. Саймон было вторым именем её отца, Гари Саймона Маклина. Ну, а дальше — диплом и, после смерти матушки, «Стрейтс таймс».

Свет лампы у полки с книгами сделался ярче. Приближались сумерки.

Кимоно, которое Барбара дала Шемякину, оказалось просторным и длинным, только запахивалось на женскую сторону.

Бэзил жадно пил томатный сок из картонной коробки, забыв закрыть дверцу холодильника.

За пластиковой ширмой, на которой дамы и господа прогуливались возле Вестминстерского аббатства, шипел душ, двигались изломанные тени согнутых рук Барбары, её поднявшегося колена…

— Дай и мне! — крикнула она, услышав, как хлопнула дверца холодильника.

Бэзил отодвинул занавеску.

— Ты никогда не загораешь, что ли? — спросил он.

Никаких следов купальника после загара.

— Разглядел только сейчас? Какой же ты целомудренный! Знай, китаянки не загорают. Мы все жаждем быть белыми… Кто же была твоя первая женщина?!

— Первая женщина в моей жизни, — сказал Бэзил, отдавая Барбаре кимоно и становясь под душ, — была еврейка…

— Почему национальность тут так важна?

— Потому что потом она стала китаянкой…

В Шанхае, в пансионе, когда детей разделили не на мальчиков и девочек, как делалось прежде, а в зависимости от направления отправки — в Харбин или в Сингапур и потом кто куда, Бэзил остался в дортуаре вдвоем с Руфой Сакович. Родителей её убили «орлы» из Русского фашистского союза в Чунцине. Руфа считалась барышней, ей исполнилось семнадцать. Она велела Бэзилу подойти к её кровати, раздеться и лечь к ней…

Спустя много лет Бэзил встретил Руфу Сакович в Лаосе. Она вышла замуж за китайца, окончившего какой-то институт в Краснодаре и работавшего экспертом ООН, и новое имя Руфы было Мэй Лифань. С её очкастым мужем, изумительно готовившим пельмени, Бэзил говорил по-русски. Руфа удивлялась. Даже с русскими коллегами по ООН муж предпочитал говорить по-английски. Бэзил не сказал Руфе, что он — единственный, кому её муж, возможно, доверяет полностью. Муж Руфы брал у него номера «Посева», «самого антисоветского белогвардейского журнала», приходившие во Вьентьян из Франкфурта с трехмесячным опозданием.

— Странная у тебя судьба, — сказала Барбара.

— Странная и у тебя судьба, — сказал он.

Но последнее слово осталось за ней:

— Странная судьба у нас обоих.

Зазвонил телефон.

— Слушаю, — сказала Барбара в трубку.

— Добрый день, уважаемая госпожа Чунг… Здесь стряпчий Ли из конторы «Ли и Ли». Надеюсь, вы поживаете хорошо?

— Да, господин Ли, да… Добрый день и наилучшие пожелания.

Ли на другом конце провода помолчал, словно собираясь с мыслями. Или подбирая слова, чтобы сделать их скользкими — ни за одно не ухватишься. Донести смысл с помощью корявейших выражений — высокое мастерство.

— Итак, мэтр? — напомнила о себе Барбара.

— Госпожа Чунг, разбирая почту, я случайно…

Почту в конторе «Ли и Ли» разбирал Ли-младший, сын Ли-старшего. Это знали все. Ссылка на собственное участие в этом процессе означала, что речь пойдет о необычном.

— …Обнаружил посылку с магнитофонной пленкой. Видимо, перепутали адрес… Словом, ошибка. Посылка не предназначалась мне. Естественно, вскрывая пакет, я не мог знать об этом заранее. Да, вот именно, не мог.

— И что следует из пленки, которую вы непроизвольно прослушали?

Барбара постаралась придать голосу естественность, чтобы показать старику: на неё можно положиться, она не столь брезгливо относится к подслушиванию, если уж так случилось.