Страница 8 из 90
Возможно, Рум обсуждал мою кандидатуру с Хохловым. Все-таки мы трое числились этническими русскими, а Кокло да, наверное, и Рум были не последними людьми в своей специальной конторе. Их рекомендации дорогого стоили. Во всяком случае, я получил от Рума письмо с предложением "войти в структуру" уже из Франции, когда с Легионом у меня было кончено в Лаосе весной шестьдесят восьмого и я купил квартиру в Бангкоке, а потом выписал из Новой Зеландии маму, которая через несколько лет в свою очередь выписала мне оттуда же будущую жену. Сватовство состоялось по переписке. Властная мама настаивала на православной невестке.
Ответ Руму не отличался от того, какой я дал уже в конце ушедшего века, да и тысячелетия заодно, Ефиму Шлайну. Никакой вербовки.
Скрытые агенты обозначались в документах Бассейна "благородными корреспондентами". Бездна вкуса, конечно. Марина Хохлова, как и её папаша Кокло, уже носила этот титул, когда мы познакомились на Пасху памятного восемьдесят девятого...
Пятью годами раньше я выдержал экзамены на Алексеевских информационных курсах имени профессора А. В. Карташева под Брюсселем, где ещё преподавали старички из этнических русских, вышедшие в отставку из американских, европейских, израильских, австралийских и даже советских органов. Я получил лицензию частного детектива и соответствующее место "практикующего юриста" в адвокатской конторе бывшего майора таиландской королевской полиции Випола. Мне не требовалось особых усилий, чтобы при необходимости узнавать "кто есть кто" и "кто есть откуда" в Бангкоке. Таким образом я узнал и обстоятельства, при которых папаша и дочка Кокло осели в моем городе.
Алексеевские курсы примечательны тем, что их профессура досконально знает повадки ведущих спецконтор мира не понаслышке, а по собственному участию в их операциях. Мэтры вооружают курсантов, в число которых попасть сложнее, чем в нобелевские лауреаты, уникальными сведениями и навыками. Ротационная реинтеграция выпускников в службы, где раньше отработали свое наставники, обеспечивала практическое закрепление и развитие знаний, а также их обновление следующими поколениями курсантов. При этом предполагалось (при полном осознании наивности этого предположения), что алексеевцы однажды послужат Третьей России, которая явится (если, конечно, явится) после Первой - монархической и Второй - нынешней.
В начале девяностых по мере вымирания популяции снежных людей, кормившихся на ледниках "холодной войны", курсы "потеплели" и сделались открытыми. Их недоступность поддерживалась дорогостоящими платежами за сорняки и плевелы, которыми там засоряли головы и души. Легко представить, откуда неимущие юнцы или зрелые мужи, алчущие шпионских наук, черпают средства на удовлетворение специфической жажды познаний, принимая во внимание чудовищную их дороговизну. Что не от Третьей России определенно...
Когда Пасха восемьдесят девятого прошла, я пригласил Марину в курортный городок Хуахин в двухстах километрах от Бангкока на западном берегу Сиамского залива. Растранжирить вместе внезапный приработок.
Дело в том, что сиамской принцессе крови - дед которой, сын короля и наследник, окончив в начале прошлого века Пажеский корпус и Академию генерального штаба в чине полковника лейб-гусар, женился в Петербурге на русской, - приспичило покопаться в архивах предка. Одержимый идеей секретности, дед вел дневники на русском, которого в Сиаме, как тогда называли Таиланд, кроме его жены, истеричной и расчетливой киевляночки, никто, конечно, не знал. Да и почерк принца разобрал бы не всякий. Меня, по совету Випола, позвали во дворец, похожий на итальянскую виллу на берегу грязноватой Чаопрайи, пересекающей Бангкок, и я справился.
Гонорар выплачивался аккуратно, появилась возможность съездить в девяносто четвертом в Прибалтику, куда Марину отправили "благородным корреспондентом" с базированием в Таллинне. Мне удалось также прихватить с собой и работу - свалившийся с неба заказ на поиск эстонских наследников состояния, считавшегося в Сингапуре выморочным.
Марине тогда исполнилось двадцать девять. Мое пятидесятилетие ещё не упиралось добавочными цифрами в пенсионный предел. Мы вполне ладили и в постели, и в развлечениях, хотя дни были не во всем счастливые. Как говорила Марина, "скандинавское свидание" отравлялось подсознательным ожиданием неминуемой разлуки. Я не намеревался разводиться с женой по моральным соображениям - она разделила наихудшие годы моей жизни. И, кроме того, основной причиной моего затянувшегося пребывания в Таллинне была все же пристрелка, назовем это так, возвращения в Россию, которое, ободряемый Шлайном, я готовил по желанию властной мамы.
Мы встретились тогда же с Ефимом в Пскове, где после Хельсинки и Таллинна меня обескуражили бедность, безликость и внешняя запущенность русских людей. Да и Ефим показался замызганным и серым, его дипломатический лоск потускнел, окрасившись административной озабоченностью. Последнее обстоятельство, вообще-то говоря, приободряло. Инопланетяне Шлайна, видимо, не чувствовали себя безраздельными хозяевами жизни, как раньше.
Поиск наследника сингапурского состояния сложился удачно. Пожилой учитель, проживавший с женой и сыном в городке Синди, неподалеку от Пярну, настолько ошалел от свалившихся денег, что подарил мне комнату в своем доме. Он закрыл её на ключ, который тут же мне и вручил. Я в шутку предложил обменять комнату на фиктивный брак его сына с Мариной. К удивлению, семья согласилась без колебаний.
Я сделал Марине прощальное подношение - юридически безупречный эстонский брак и, соответственно гражданство, а также "уход в окружающую среду", то есть работу в театре юного зрителя, где её муж, с которым она развелась почти сразу, работал помощником режиссера. Папаша Кокло, когда я вернулся в Бангкок, утвердил список моих чудовищных расходов, и Рум в Париже оплатил их, то есть "скандинавское свидание" принесло мне ощутимую дополнительную прибыль.
Сладкие семь месяцев. Мы учились эстонскому и проводили дни, когда она не воплощала образ зайца, в лохусальском пансионате...
...Пять с лишним лет спустя мне не хотелось домысливать, как бы смешались наши черты (отчего не сказать так выспренно?) в нашем ребенке. Пристально разглядывать фотографию на приборной доске джипа я постеснялся.
Медный лом, сваленный в контейнеры вроде мусорных под застекленной антресолью, свидетельствовал, какими именно перевозками промышляет второй эстонский муж. Сколько тонн цветного металла вмещало чрево подводной самоходной баржи "Икс-пять"? Водоизмещение двадцать семь тонн - так, кажется, она сказала?
Я знал устоявшуюся характеристику кадрового состава "благородных корреспондентов" - гангстеры, контрабандисты, наемники и уголовники, объединяемые в команды убийц и диверсантов. Для выполнения задания Шлайна такие мне вполне подошли бы.
Я подумал, насколько значимо теперь то, что Ефим не знает об этом моем контакте в Эстонии. Возможно, самом надежном для меня контакте в этих краях. Приходилось лишь сожалеть, что Марина - не из алексеевских выпускников.
- В Таллинн из России проездом через Минск прибудет важный гость инкогнито, некий генерал в гражданском костюме, - сказал я. - Мы можем поговорить об этом?
- Действительно, - сказал Рауль. - Мне давно полагалось бы оставить этот проклятый офис и спуститься вниз... Видите, как обрабатывают винт? Восемь узлов скорости в погруженном состоянии. Это раньше. Будет десять... Действительно.
Марина выдержала паузу, пока шаги её второго эстонского мужа, вполне осведомленного в делах жены - иначе, откуда такая тактичность? - не отгремели по трапу за дверью, которую Рауль не забыл защелкнуть.
- Лучше бы тебе не приезжать, - сказала Марина.
- Лучше бы нам вообще никогда не встречаться.
- Ну, с личным, я надеюсь, на этом покончено? - сказала она и всхлипнула.
- Нос покраснеет, - сказал я.
Ефим Шлайн подобные настроения, если они им овладевали, резюмировал следующим образом: "Куплю флейту-пикколо, поставлю в ногах банку из-под "Нескафе" и буду исполнять вперемешку соло "Ах, вы сени, мои сени..." и "Прощание славянки" в переходе под Тверской возле гостиницы "Минск"". Отчего именно в том московском переходе, я не спрашивал. У него имелась явочная квартира в угловом доме напротив. Сказывался его извечный профессиональный кретинизм. Флейте же, да ещё пикколо, как и репертуару, объяснения не находилось... В моем ремесле, где любая мелочь - часть мозаики, которую складываешь наугад, отсутствие объяснения - неопознанная угроза.