Понурый Балтия-джаз

Поэтому я сказал Проке:

- Все просто. Приезжает не генерал, не русский, не эстонец, не красный, не белый... Приезжает человек, муж, отец... Его жизнь поставлена под угрозу. Он заказан. Принимая во внимание калибр этого деятеля, заказ взял классный мясник, то бишь мочила, а может быть, народник высшей категории. Предстоит выручать не генерала, а человека, и при этом мы, то есть вы, Прока, и я заработаем хорошие деньжата, если повезет. Это само по себе благородно... А белые, красные, московские, Таллиннские...

Мы выпили по второй. Я заказал еще. Думал он все-таки медленно.

- Кто такие народники? - спросил Прока.

Кажется, день уходил на занятия лингвистикой.

- Мясник из уголовников, который замочил партийного или советского деятеля. Особый вкус к особому мясу. Псих, как правило. Профессионал на одну-две операции, от силы три, но это совсем редкость. Очень эффективны.

Прока нагнал складок на щеки, по-бабьи уложив подбородок на ладони.

Несколько часов назад, когда я обедал у них, Марина сказала второму эстонскому мужу:

- Приличные люди обычно дальтоники относительно политических окрасов. Цвета и оттенки различают завистливые.

Дочь не появилась за обедом.

Прока допил наконец-то бренди.

- Завтра здесь в двадцать два, - предложил он. Но остался сидеть, достал сигарету.

- Договорились, - ответил я, расплатился у стойки с Вэлли и пошел отсыпаться. Завтра предстоял длинный день.

Глава четвертая

Ранимое сердце крокодилов

На чугунной дверце печки висели грубые шерстяные носки. Рядом в ротанговом кресле-качалке восседал сантехник. Растоптанные ботинки без шнурков, бесформенные и заскорузлые, стояли под его босыми ногами, напоминая коровьи лепешки.

Розоватые поленья в печи покрывались фиолетовыми пятнами, будто по ним расползались чернила. И горели качественно - бесцветным бездымным огнем...

...Удивительно. Березовые дрова в Лохусалу, на стылом балтийском берегу, занимались таким же невидимым пламенем, как и бамбуковые хижины в тропиках. По жердям и плетенке расползались такие же фиолетовые полосы, легкие стенки коробились, секунду-две стояли седыми, уже став пеплом, и исчезали, сдутые ветерком. Вьетнамчики разбегались заранее, попрятав в зарослях буйволов. На них, если натыкались, разведчики-кхмеры вьючили трофеи - визжащих черных поросят, воняющих рыбой уток, гроздья бананов. Иногда - обомлевшую женщину впрок.

Рум называл это "армией Аттилы"...

В каморке при котельной блюли чистоту - занавеска на круглом окошке, вязаные коврики, аккуратный топчан, покрытый байкой.

- Забываю, как вас зовут, уж извините, - сказал я сантехнику по-русски.

- Линьк Рэй меня зовут. Леня Тюркин в прошлом. Рэй - фамилия жены. Она эстонская... А вас, если позволите поинтересоваться?

- Василий... Заказ готов?

- Готов. Пришлось повозиться.

Он избегал называть меня Васей. Наверное, я казался ему стариком, а спросить отчество он стеснялся или уже отвык от этого в Эстонии.

- Леонид, - сказал я, - нужно повозиться еще. Поставить твое произведение на мой "Форд". Сейчас шесть тридцать. К восьми тридцати сладите?

- Зовите меня Линьк... Моей смены ещё два часа. Дежурим по двое суток через трое... Так что успею. Вам повезло.

- Всем повезло, - сказал я, протягивая ему сотенную.

Он явно обрадовался наличным. Бутылки, полученные накануне, оказались нетронутыми. Стояли в углу у топчана. Линьк Рэй, он же Леня Тюркин, стал европейцем и при исполнении не употреблял.

Выйдя из пансионата, я отвел "Форд" от стоянки ближе к берегу. Легкий наст, первый в наступающую зиму, хрустко проминался под куперовскими шинами, оставлявшими след, как после танковой гусеницы. Линьк появился минут через десять и, не расспрашивая, принялся за дело, разбираясь и без подсказок, что к чему крепится. Понаблюдав немного за его работой, я отправился вдоль моря, обламывая каблуками огрызки припая.

Я не исключал, что Прока после собеседования в буфете слетал, минуя подсказчика, прямиком к главному боссу. Мне даже хотелось этого. Тогда привезенные молдаванином сведения будут самыми "горячими". Ожидаемое появление крупного киллера, состояние повышенной готовности у полиции, приказ береговой охране усилить наблюдение и другие подобные мероприятия определенно тормозили нормальный ход дел у контрабандистов. В интересах самих же прибалтов-рыбоедов, если пользоваться словарем петербургской братвы, - сдать мясника как можно быстрее. Стае залетный бешеный волк мешает...

Со стороны поселка привычно потянуло коптящейся рыбой и грибной прелью. В направлении Палдисского шоссе прошел автобус. На тронутую ржавчиной крышу осыпались ошметки сырого снега с елей.

Сколько происходило всякого под этими елями! На Алексеевских курсах разбирали операции группы полковника Погуляева-Демьянова весной 1918 года между Ревелем и Петербургом. Офицеры добывали средства на пристойное существование в эмиграции. Порочная цель подвела к порочным методам. Перемешались с уголовными и выродились в банду.

"Кроме тебя и меня, земля выкармливает также ящериц, жаб и гадюк", говорил папа. В пансионе на шанхайской Бабблингвелл-роуд и потом, во многих других местах, это подтверждалось. Не в том смысле, что подонки делали мне пакости. К ним притягивало. Они обретались, спасались или преследовали свои жертвы поблизости, заманчиво существовали рядом. Жабы, ящерицы и гадюки процветали.

Искушения причудливы. Странное это ощущение - знать, что через такое-то время такого-то будут убивать.

Проехавшись в предыдущие дни несколько раз по Таллинну и затем привязав наблюдения - это называлось домашней работой - к карте города, купленной в газетном киоске, я наметил, как и где сподручнее сделать то, что заказал Шлайн, если придется действовать именно в этом городе.

Но Ефим Шлайн исчез. План некому докладывать.

...Линьк Рэй дал короткий гудок.

Я вернулся к машине напрямик, через сосновую рощу, оставляя в снегу провалы, на дне которых проступала красноватая жижа.

- Опробуете? - спросил Линьк.

- Пошалим, - сказал я.

Мы развернулись на автобусном кругу и постояли немного, присматриваясь к дымам над трубами, деревьям и кустарнику - в какую сторону ветер? Набрав скорость, я потянул конец стальной проволоки, открывающей клапан бутыли, и посчитал секунды, пока масло добиралось до выхлопной трубы. Горячий газ превратил капли касторки в клубы тумана через четыре секунды. Завеса распушилась, по моей прикидке, метров на сто.

Я высадил Линька Рэя у входа в пансионат.

- Откуда тебе известно, что за штуковину ставил? - спросил я его.

Он пожал плечами, переступая огромными ботинками, и улыбнулся.

Резко, сразу со второй, я принял старт. Путешествие предстояло долгое. В военном деле то, что я собирался предпринять, называется рекогносцировкой. Я намеревался поработать над планом покушения на генерала Бахметьева ещё в одной местности.

Товар должен производиться при всех обстоятельствах, даже в случае непредвиденного исчезновения заказчика.

В Пярну, справа от пляжа, зыбь с такой злостью и частотой швыряла куски льдин о булыжный мол, что их крошево, перемешанное с каплями воды, беспрерывно висело в воздухе, покалывая щеки и губы. Ветер рвал и задирал полы пальто, пронизывал насквозь, задувал за шиворот. Шарф я оставил в пансионате. Перчатки забыл в "Форде" и согревал ладони, втягивая их в рукава. Плохо закрепленные необтесанные плоские булыги шатались и скользили под окоченевшими ногами.

Мне хотелось отойти по молу подальше от берега и обозреть панораму возможного поля битвы. И предаться сладким воспоминаниям. Пять лет назад, ночью, на торце мола, нас с Мариной спугнул прожектор катера береговой стражи.

Городок Синди, где, наверное, до сих пор обретается её первый эстонский муж, находился в двадцати минутах езды.

Встроенное в длинное здание пляжных служб маленькое кафе с четырьмя столиками - "кохвик" - оказалось открытым. Три молодца, коротавшие время за картами у стойки, мрачновато посмотрели в мою сторону. Не вставая с высокого табурета, один перекинул на мой столик затянутое в пластик выцветшее меню. Я не стал читать и попросил двойной коньяк. Молодцу пришлось положить карты, отлепиться от компании, дотянуться до бутылки, которую, видимо, редко тревожили, взять рюмку и наполнить её.