Каникулы вне закона

В практике наших отношений возможность срыва встречи без повтора страховочным вариантом теоретически не существовала, а подмена на ней одного из двоих вообще не обсуждалась. Случилось же и то, и другое. Крошилась, если не давала трещину по фундаменту, система тандема «Шлайн-Шемякин», с тщанием разработанная и многотрудно созданная Ефимом. И приходилось признать, что причина нарастающих неприятностей не внешняя. Наскоки извне были здесь ни при чем.

После ташкентского разговора с Севастьяновым и провала контакта с Ефимом я остро почувствовал, как на мою перспективу работы со Шлайном надвигаются тяжелые тучи со стороны его конторы. Говоря выспренно, созданный нами инструмент расследований и оперативных действий вызвал там, видимо, окончательное раздражение. Не против меня, поскольку я формально не существовал. Против Ефима. Его контора — признаков хватало — перекипала, что ли, и никак не могла перекипеть изнутри. Из-за этой похожей на ступор, затяжной структурной болезни, возможно, и очистительной в будущем, в данный момент полковник Шлайн с аполитичной правовой философией и отточенной оперативной импровизацией становился живым вызовом аппаратному склерозу.

Работник присматривается к хозяину.

Мой предыдущий, майор Випол, вылетел со службы в королевской полиции Таиланда в начале 70-х по аналогичным причинам. Нынешнего, полковника Шлайна, несомненно, ждала та же печальная участь. Лишение шлайновской операции финансирования по доносу из-за границы — первое трупное пятно на карьере Ефима. И никто, никто из коллег его не поддержит. Разве что один или два, предвидя аналогичное будущее для себя, подадут и сами в отставку, чтобы устроиться, пока позволяет возраст, в частные охранные фирмы.

Как я себе представляю, возбужденные перестройкой любители-новобранцы шлайновской конторы, бросившиеся в ремесло кражи информации и ловли шпионов, рыскали последние годы в поисках экзотических трофеев и славы не во имя закона. И дорыскались. Новые идеи служить частному обогащению и возрождению величия России, в сущности, оказались из дедушкиных сундуков. Сухофрукты выдавались за свежие по незнанию прошлого. И, кроме того, две цели служения были заранее несовпадающими. Лубянско-ясеневский монстр подослаб, а затем — обвально одряхлел от наплыва непрофессионалов.

Энтузиасты мудрецами не стали, они отяготили спецслужбы количественно. Разбавили прокисшую кровь. И скисли с нею. По неписаным законам разведка эффективна, когда она не велика. Говоря в стиле суворовских афоризмов, предпочитаемых Шлайном, нельзя собрать десять тысяч художников и попросить написать Сикстинскую мадонну, нужен Рембрандт…

Севастьянов, что ли, с не сокрушаемыми способностями добывать деньги, претендовал теперь на эту роль?

Как бы там ни было, финансирование пришло от Льва, и он такое же, как и я, шлайновское исчадие.

Я примитивно устроен. Моя работоспособность зависит от количества нулей на выданном чеке или в последней строчке на мерцающем экране монитора с выпиской из счета, пересланной банком по электронной почте.

Кредитная карточка банка «Пари Ба» и ощутимые наличные существовали реально в реальнейшем в мире месте. В моем бумажнике. И я отмахнулся от обобщений. Как говорится, поменьше философии и побольше наличных!

…Первый пункт бангкокского плана действий я назвал «Огурец».

Если это последняя работа на Шлайна, я сделаю так, чтобы он её запомнил.

В тихих лагунах, на мелководье у островков в Андаманском море, омывающем южные берега Таиланда, случается, натыкаешься на темно-фиолетовых пиявок величиной с парниковый огурец. Едва приметно колышутся и пухнут у дна средь многоцветных водорослей. Мелковатые пестрые рыбки, каких в наших краях увидишь разве что в аквариумах на Птичьем рынке в Москве, к ним не подплывают. Пиявки эти в переводе с местного так и называются «огурцами» с прибавлением частицы, выражающей оттенок опасливой гадливости.

Прозвище — Огурец — носил лысоватый таец, который лет пятнадцать назад держал передвижной на велосипедных колесах прилавок на щербатом тротуаре улицы Сарасин против решетки бангкокского парка Лумпини. Тележку заменил павильончик, а после сгоревшего от взрыва газовых баллонов ресторанчика «Восемь карпов счастья» Огурец, купив пепелище, построил из размалеванных аэрозольными красками блоков распивочную «Опохмелка у тещи»

Есть у Огурца, конечно, и имя — Сомкьян. А лет за двадцать до того, как он сделался в Бангкоке предпринимателем, знакомясь со мной во Вьентьяне, лаосской столице, назывался Куманом. Отношения поддерживались, и позже доводилось видеться с ним в Сайгоне, ещё до прихода красных. Он делал свой бизнес в китайском квартале Шолон. Торговал змеиной кровью в разлив и прозывался Нгок-Без-Кредита, потому что не отпускал пойло в долг.

Занятие Огурца — редкое даже для экзотической Юго-Восточной Азии, так что он всегда оставался человеком приметным. В Бангкоке, приветливом, в сущности, внешне, а на деле в отношении оказавшихся без наличных или влиятельных друзей прагматично наплевательском, четверть века знакомства, однако, почти дружба. На неё я и рассчитывал…

Змеиная кровь традиционно считается азиатскими гуляками и любителями сексуальных излишеств лучшей опохмелкой и сильнодействующим средством восстановления сил, истощенных дебошанской ночью. Нравы бангкокского темного мира многослойны только по качеству и соответственно цене пороков, формы их воплощения схожи. Опохмеляются все, но не все у Огурца. Его товар не всякому по чековой книжке, а потому относительно контактов с «крупняком» он и представлялся наиболее подходящим. Еще в годы моей работы практикующим юристом, если приходилось искать выходы на воротил типа «тяо пхор», что по-тайски в смысловом переводе означает «убивающий вставшего поперек», огурцовская торговая точка была безотказной для первого шага по нужной тропе.

Розыск, с которым я летел из Астаны в Бангкок, определял позицию Огурца в списке стартовых контактов, набросанном мной над Гималаями. Номер один.

Огурец закупал змей, во-первых. И для потребностей «тяо пхор», во-вторых.

Откуда удав пополз на встречу неминуемой гибели в снегах Казахстана, искать следовало, скорее всего, начиная от порога распивочной «Опохмелка у тещи».

В бангкокской гостинице «Раджа» в переулке Нана на Сукхумвит-роуд утром следующего дня я отправил коридорного за хлопчатобумажной экипировкой. Пара легких брюк, несколько рубашек, сандалии… Из окна номера на четвертом этаже я не узнавал квартал, в котором прожил последние восемь азиатских лет. Два небоскреба и второй, транспортный этаж над Сукхумвит-роуд, по которой я ездил на рикше, запихнули обветшалую, некогда модерновую «Раджа» в железобетонный овраг. Я и сам вдруг показался себе старым и потрепанным…

Взяв такси, называя направление, я с удовольствием почувствовал, что не потерял языковый навык.

…Заведение Огурца в семь утра, словно авианосец самолеты, выпускало передвижные лотки с широченными, вроде пляжных, пластиковыми зонтами над снедью, выставленной для тех, кто на рассвете начинает трудовой день или, наоборот, завершает предыдущий. Огурец, видимо, гонял официантов с тележками, чтобы персонал не бездельничал, пока распивочная пустовала.

Через ворота для приемки продуктов заспанные парни таскали на кухню с пикапчика, заляпанного красноземом, клетки с десятками королевских кобр и гадюк.

Огурца, войдя в кухню, я приметил сразу, по зализанной редкими прядками лысине. Плешивых тайцев почти не встретишь. Старый знакомый сидел на корточках у врезанного днищем в дощатый пол чана, в который он сцеживал кровь ободранной кобры. Розоватое распаренное рыхлое тело полутораметровой рептилии, подвешенное за челюсть на крюк, ввинченный в разделочную стойку, пованивало болотной гнильцой.

Всклокоченный японец в очках с золотой оправой, явно не протрезвевший «после вчерашнего», лез от возбуждения с советами, которые Огурец не слушал. Высокая блондинка в полотняном платье, под которым просвечивало все, что могло просвечивать по причине полного отсутствия белья, пыталась сделать свой заказ на непонятном английском с французским акцентом. Огурец, которому переводил отсебятину помощник, как заводной кивал дамочке и методично делал свое дело.