Каникулы вне закона

Я прибавил шагу. Морозец пробирал сквозь пальтишко.

Глава восьмая

Возраст потерь

Как многомудрый Ефим Шлайн и предвидел, в «Кара-Агткель» мне устроили смотрины. Я не вникал в имена казахов и русских, узбеков и евреев, кавказцев и метисов, мужчин и женщин, подсаживавшихся к столику, за которым мы сидели с Олегом. Имена в ресторанах имеют такой же срок годности, как бирки на чемоданах в аэропорту. До выхода… Я лишь старался запоминать экзотические физиономии возникающих фигурантов. Кроме одной, которая в этом не нуждалась: армянина, умиротворенного однажды с моим участием в Прибалтике ещё по заказ-наряду бангкокского босса Випола…

Последовательность клиентуры определял брат мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях. Он встретил меня в гардеробной, провел к накрытому столику и сказал, что платеж «за-все-про-все» не моя забота.

Топтун у входа в банкетный зал по кивку Олега исчезал верхней половиной туловища за дверью, после чего появлялся новый знакомый или знакомая, которые, приметив по пути в туалет директора Булаевского элеватора, останавливались перекинуться парой слов, присаживались и знакомились со мной. Некоторые откровенно маялись, не зная, о чем вести толковище… Как говорится, глаза бы их на меня не смотрели.

Я раздражал их, я видел. Полковник Жибеков, промахнувшись трижды, преподнес сюрприз всем. Может быть, они считали, что, вводя меня в кодлу, он совершает промашку и на этот раз?

— Они боятся меня, твои друзья, — сказал я по-французски Олегу, смакуя на десерт любимое лакомство подполковника Ибраева, клубнику в сметане.

Конская колбаса, икра, стейк, копченый осетр, свежие овощи и молодой картофель были тоже превосходными по вкусу и сервировке. Их не испортил даже лишний гарнир из череды блатных проходимцев. Тонкая японская посуда и серебряные приборы радовали глаза и руки. Коньяк и эвианскую воду подливали в хрусталь вовремя и не навязчиво. Салфетки по-королевски менялись после каждого блюда. Чего же больше желать?

Да и директор Булаевского элеватора старательно преодолевал степную неуклюжесть.

— Конечно, боятся, — вежливо согласился он. — Ты с ног до головы, камарад, покрыт европейской соплей, даже пьешь и ешь не по-человечески, в одиночку… Чокнись хоть раз, а? Люди ведь выпивают за нашим столиком с нами…

Обращение «камарад» и на «ты» совсем уж отдавало Легионом.

— Это имеет значение? — спросил я.

— Они возвращаются в банкетный зал и шепчут в ухо юбиляру, что ты подсадной, ну, по крайней мере, агент Интерпола… А один тебя узнал, он знает твое имя. Шепнул мне, что ты точно полицейский.

— Кавказский человек в кожаной жилетке под замшевым пиджаком?

Олег кивнул.

— Попросит у Жибекова дозволения резать меня на куски здесь же, в зале, или дадут пройтись немного?

Олег говорил по-французски с замедлением, давно не практиковался, наверное. Но строил фразы грамотно. Он сказал:

— Может, и попросит… Но резать не будет. Слишком крутой для такого. Имеет помощничков.

— Ну, за меня браться ему не низко. Даже чести прибавит.

Клубника в сметане вызывала недобрые ассоциации. Наверное, напрасно я заказал. Доев вкуснятинку и обтерев губы салфеткой, я бы с удовольствием двинул Олегу справа, как это проделал со мной четыре дня назад Ибраев, и отправился бы в аэропорт в рассуждении улететь ото всех этих блатных и приблатненых первым попавшимся рейсом и в любом направлении.

Кто тут кого оценивал по достоинству и кто тут кого опускал?

— Знаешь, камарад, — сказал я, — сколько народу продал кожезамшевый пижон в Даугавпилсе?

— Где этот Даугавпилс? — спросил Олег.

— Далеко отсюда… А для всех, кого он сдал, ещё дальше. Или ближе к Казахстану? Такой вот получается прокол… Если все инопланетяне, промельтешившие с заходом к нашему столику в сортир, вроде этого черненького… Ух! И думать про последствия не хочется… Дерьмо, какое поискать. И ведь выставляются, суждение желают иметь обо мне, после нас, я уверен, руки мыли с мылом в сортире. А ты, хочешь, чтобы я тянулся чокаться с такими! Ну и местечко, дорогой Олег, определил мне, да и тебе на своем юбилее всемогущий хан Жибеков! У дверей в сортир!

Я злил его, хотел расшевелить, чтобы понять: известно этому жибековскому есаулу про стрельбу своего хана нынешним вечером или нет?

Тохтамыш-Жибеков играл в странные игры. Желал заполучить мой труп, да промахнулся. А ну как просто попугал? И полицию послал искать для подстраховки: вдруг подранил все же? Или, может, и вообще к выстрелам не причастен? И опять противоречие: кто, кроме Жибекова, смог бы прислать патрульную машину, судя по марке, прямехонько из столичной дежурки подбирать мой труп?

За копченой осетринкой поразмышлял я, кстати говоря, и о неувязках в рассказиках Ляззат. По её словам, «мой начальник» и «ее начальник», пока мы обреталась в гостиничной койке, встречались за поздним ужином на квартире в «Титанике». Относительно идентификации моего начальника сомнений не возникало. Начальником же Ляззат, если этот начальник обретается в «Титанике», мог быть только полицейский полковник Жибеков, ведь его квартира-пентхауз находится в этом доме. Подполковник национальной безопасности Ибраев живет в другом месте, он имеет особняк, в котором я и провел свою первую ночь в Астане.

Таким образом, Ефим Шлайн, выходит, вел переговоры с Жибековым?

Мне же сказал, что отправляется на встречу с Ибраевым.

Ефиму врать смысла не было, Ляззат тоже оговориться не могла.

Значит, я вправе предположить, что переговоры действительно проходили в квартире дома, именуемого «Титаником», квартира эта принадлежит начальнику Ляззат, Шлайн отправился туда для встречи с Ибраевым и, стало быть, в разговоре участвовали трое — Шлайн, Ибраев и Жибеков?

От этих путаных соображений, парада блатных и идиотского выражения на лице туповатого Олега могло стошнить.

Пора спасать впечатление от кухни «Кара-Агткеля» и перебираться в «Палас» пить чинзано, подумал я, взглянув на свои «Раймон Вэйл». Стрелки показывали четверть после одиннадцати. В любом случае ибраевское расписание полагалось соблюдать. Кейфовал-то я на его ассигнования.

Олег с хрустом выдергивал пальцы, я отметил, у правой руки, захватывая их левой. От висков до челюсти под влажной кожей ходили желваки. Брат милой мадам Есть-Женщины-В-Русских-Селеньях вызревал. Следовало подтолкнуть его мысли в нужное русло.

— Может, стукачок и прав, — сказал я. — Интерпол так Интерпол, отчего бы и нет? Может, и хорошо. Оперативных действий предпринимать не имею права. Только с санкции местной полиции… А санкционеры-то все там, за дверью. Так что, кому и кого выдавать, а? Некому. Все схвачено. Пустой базар…

Для этого термина из фени в моем словарном запасе французского эквивалента не нашлось, и, вынужденно перейдя на русский, я непочтительно ткнул квадратным носком итальянского ботинка в сторону топтуна и двери банкетного зала. За ней царила удивительнейшая тишина. Или двери плотно подогнали и изолировали, или за ними ничего нет, только морозная улица, на которой завивается очередь придурков, жаждущих у меня приема. А чтобы они не давились, за порядком лично наблюдает авторитет, полковник, юбиляр и олеговский уважаемый тесть Жибеков. Пустой базар, короче, и есть.

Высказавшись таким образом в открыто издевательской манере, я прочертил пальцем в воздухе как бы несколько строчек для расторопного подавальщика в фиолетовом халате и белом войлочном колпаке. Молодец сообразил, что я прошу счет, и кинулся к кассиру. Мои связи его впечатлили.

Олег вперился в меня. И не спохватился, когда принесли счет, по которому я расплатился пачкой тенге, продолжая напористо вдалбливать прибалтийскую историю в его блатные, или какие там, мозги, контуженные неслыханным надругательством над всемогущей сходкой под колпаком начальника и родственника Жибекова…

Отстегнув достойные чаевые, я резко оборвал попытку спохватившегося Олега влезть со своими деньгами. Унижение должно быть сильным и продолжительным… И вернулся к теме замшево-кожаного пижона.