Страница 9 из 73
- И я волен приглашать к себе в гости кого захочу. Поэтому я требую от тебя соблюдать приличия по отношению к моим гостям.
- Блестяще! - отозвался Казмер. - А я ради тебя буду ползать перед этой иноземщиной на брюхе? Нет уж, дудки! Да и тебя я не понимаю, чего это ты перед ними кривляешься? Ты же не дипломат, чтобы так-то уж ухаживать за ними!
- Никто от тебя не требует, чтобы ты ползал, как ты выражаешься, на брюхе!..
Казмер сел на тахту и, с неприязнью посмотрев на дядю, сказал:
- Может, хватит поучать меня? Если хочешь, я могу немедленно покинуть твой дом. Жалею, что не сделал этого раньше. Мне было тошно смотреть, как профессор Табори угодничает перед этими подонками.
- Меннель не был подонком.
- Все равно. Мне он был просто противен.
- Прежде ты этого не говорил.
- Потому что ты не спрашивал. Настолько тебя очаровал этот неофашист. А он был им. Я ведь тоже с ним побеседовал. Я почему-то считал, что человек, отсидев четыре года в Бухенвальде, никогда не забудет это время. Но я ошибся: ты все забыл. Все на свете. Или не хочешь помнить.
- Я ничего не забыл, - проворчал Табори, мрачнея. - Виктор Меннель за Бухенвальд не отвечает.
- Возможно. Но я видел все это. Был там на экскурсии. И не требуй от меня, чтобы я заискивал перед твоими дорогими гостями!
- Никто не заставляет тебя заискивать перед кем-то. Но твои вульгарные замечания отвратительны.
- А мне было отвратительно зрелище фабрики смерти. Так что не учи меня этикету.
В это время в гостиную вошла Лиза, и они прекратили разговор.
- Бланка попросила меня похозяйничать у вас сегодня. Я пришла. Хотите кофе?
- Спасибо, но, пожалуй, попозже, - попросил Табори. - Как она себя чувствует?
- Ей лучше, однако серьезное обследование у хорошего врача ей не повредило бы, - сказала Лиза. Поняв по мрачному виду Казмера, что он опять поругался с Матэ, она не удержалась:
- Что с тобой? Ты будто в воду опущенный!
- Да вот дядюшке не нравится, что я нелюбезен с его доктором Ху-Хубером...
- Мой племянничек любит преувеличивать, - примирительным тоном заметил Табори. Скрипнула садовая калитка. По тропинке медленной, тяжелой поступью приближался Оскар Шалго со своей неизменной дымящейся сигарой во рту, в потрепанной соломенной шляпе, надежно укрывавшей от солнца его круглое лицо.
"Тебя только не хватало, - раздраженно подумал профессор. - Святая троица в сборе. Ну, держись, Табори!"
- Слава всевышнему! - крикнул ему толстяк. - Наконец-то тучи покинули твое чело.
- Чело?
- Ну да, оно же было мрачное, как дождливое небо, - подтвердил Шалго и перевел взгляд на Табори-младшего. - Привет, Казмер. Давно вернулся?
- Сегодня утром, - ответил Казмер.
- Забавно. Как же это я не расслышал знакомый рев мотора?
Шалго добрался до стола и завладел коньячной бутылкой.
- Я оставил машину внизу, на станции обслуживания, - объяснил Казмер. Возьмите чистую рюмку в серванте.
- Ты предлагаешь мне выпить? Что ж, не возражаю.
- Только не увлекайся, пожалуйста! - предостерегла его Лиза. - Сегодня ты уже выполнил норму.
Шалго некоторое время разглядывал рюмку с коньяком на свет, затем плюхнулся в кресло и без всякого перехода вдруг спросил:
- Казмер, а где ты был ночью с девятнадцатого на двадцатое?
- А с какой стороны это может вас интересовать?
Казмер как-то странно заглянул сверху в лицо толстяка.
- Да не меня. Майор Балинт из милиции спрашивал. А я сейчас вспомнил.
- Почему же он спросил об этом вас?
- Действительно странно. Как иногда ты бываешь несокрушимо прав.
Казмер, заметно волнуясь, достал сигарету.
- И как пришло в голову этому майору вынюхивать обо мне стороной всякие сведения?
- Это его обязанность, - сказал Табори. - Не забывай, произошло убийство. В таких случаях принято проверять алиби всех без исключения. Правильно я говорю, Оскар?
Шалго пододвинул к себе пепельницу.
- Лучше не смог бы выразить эту мысль даже я, - подтвердил он. - Алиби очень важно. Особенно сейчас.
- Сейчас? Почему сейчас? А вчера оно не было важно? Или позавчера? уже более спокойно выразил свое удивление Казмер.
Шалго отметил про себя, что инженер хорошо владеет собой.
- Сейчас потому, - пояснил он, - что следствие взял в свои руки полковник Кара из Будапешта. А он не новичок. И у меня такое ощущение, что он скоро задаст тебе, Казмер, тот же самый вопрос: где ты был двадцатого июля, между двумя часами ночи и десятью утра? И тебе придется ответить на него. Вот я и хотел, чтобы ты был готов к такому вопросу.
Казмер задумчиво погладил подбородок.
А в это самое время полковник Кара сидел в "штабе" следственной группы - в комнате на втором этаже здания поселкового совета - и внимательно просматривал поступившие оперативные донесения. К сожалению, в них было много пробелов, и это соответственно рождало новые вопросы.
- Так что же мы знаем о Матэ Табори? - спросил он. - От Домбаи еще не поступили материалы?
- Пришел ответ из архива: в картотеке не значится, - ответил Фельмери.
- Оказывается, он не так уж и стар, наш профессор, - заглянув в одну из бумаг, заметил Кара. - Родился в четырнадцатом году.
- Ему пятьдесят пять, и он в отличнейшей форме, - подтвердил майор Балинт.
Кара вслух стал читать справку:
- "...Вдов, жена умерла в марте тысяча девятьсот сорок шестого года..."
- Неудачные роды, - пояснил Балинт. - Но дочка осталась в живых. Сейчас она чемпионка страны по теннису. Входит в состав сборной Венгрии. В настоящее время уехала на соревнования в Калифорнию.
- Это я знаю, - взглянув на него, сказал полковник. - Но я почему-то считал, что и Казмер его сын.
- Нет, Казмер усыновлен сестрой профессора, Бланкой Табори. Она взяла его в июле сорок пятого из веспремского детдома.
- А кто его родители? - спросил Фельмери.
- Не знаю. Я не проверял. Не думал, что это существенно.
- Посмотреть не мешает, - посоветовал Кара. - Меннель жил у них. Желательно знать об этом семействе все. Словом, как можно больше.
- Хорошо, я себе заметил, - сказал Балинт. - Есть еще одно обстоятельство. В документах оно, правда, не отражено, но хочу обратить на это ваше внимание: до войны Матэ Табори проживал в Дании. После оккупации страны сражался вместе с датскими патриотами против нацистов. В сорок втором он и его жена были схвачены гестапо и отправлены в Бухенвальд, где пробыли вплоть до освобождения лагеря.