Рассказы трактирщика

После тайных переговоров с прекрасной Эдит Белленден Мортон вынужден, по просьбе молодой девушки, ходатайствовать перед дядей и его фавориткой домоправительницей о принятии обоих изгнанников в Милнвуд в качестве слуг. Все домочадцы сидят за столом, когда к ним врываются солдаты для домашнего обыска; такие насильственные вторжения в частные дома были им разрешены и даже поощрялись. Общий рисунок и колорит этой сцены очень характерны для нашего автора, и поэтому мы считаем нужным ее привести.

Пока слуги отворяли ворота и впускали солдат, отводивших душу проклятиями н угрозами по адресу тех, кто заставил их зря прождать столько времени, Кадди успел шепнуть на ухо матери:

- А теперь, сумасшедшая вы старуха, оглохните, как колода, - ведь и мне случалось оглохнуть от ваших речей, - и дайте мне говорить за вас. Я не желаю вкладывать свою шею в петлю из-за болтовни старой бабы, даже если она моя мать.

- Медовый мой, милый, я помолчу, чтобы не напортить тебе, - зашептала в ответ старая Моз. - Но помни, мой дорогой, что кто отречется от слова, от того и слово отречется...

Поток ее увещеваний был остановлен появлением четырех лейб-гвардейцев во главе с Босуэлом.

Они вошли, производя страшный грохот подкованными каблуками необъятных ботфортов и волочащимися по каменному полу длинными, с широким эфесом, тяжелыми палашами. Милнвуд и домоправительница тряслись от страха, так как хорошо знали, что такие вторжения обычно сопровождаются насилиями и грабежами. Генри Мортону было не по себе в силу особых причин: он твердо помнил, что отвечает перед законом за предоставление убежища Берли. Сирая и обездоленная вдова Моз Хедриг, опасаясь за жизнь сына и одновременно подхлестываемая своим неугасимым ни при каких обстоятельствах пылом, упрекала себя за обещание молча сносить надругательства над ее религиозными чувствами и потому волновалась и мучилась. Остальные слуги дрожали, поддавшись безотчетному страху. Один Кадди, сохраняя на лице выражение полнейшего безразличия и непроницаемой тупости, чем шотландские крестьяне пользуются порою как маской, за которой обычно скрываются сметливость и хитрость, продолжал усердно расправляться с похлебкой. Придвинув миску, он оказался полновластным хозяином ее содержимого и вознаградил себя среди всеобщего замешательства семикратною порцией.

- Что вам угодно, джентльмены? - спросил Милнвуд, униженно обращаясь к представителям власти.

- Мы прибыли сюда именем короля, - ответил Босуэл. - Какого же черта вы заставили нас так долго торчать у ворот?

- Мы обедали, и дверь была на запоре, как это принято у здешних домохозяев. Когда бы я знал, что у ворот - верные слуги нашего доброго короля... Но не угодно ли отведать немного элю или, быть может, бренди, или чарку Канарского, или кларета? - спросил он, делая паузу после каждого предложения не менее продолжительную, чем скаредный покупщик на торгах, опасающийся переплатить за облюбованную им вещь.

- Мне кларета, - сказал один из солдат.

- А я предпочел бы элю, - сказал второй, - разумеется, если этот напиток и впрямь в близком родстве с Джоном Ячменное Зерно.

- Лучшего не бывает, - ответил Милнвуд, - вот о кларете я не могу, к несчастью, сказать то же самое. Он жидковат и к тому же слишком холодный.

- Дело легко поправимое, - вмешался третий солдат, - стакан бренди на три стакана вина начисто предупреждает урчание в животе.

- Бренди, эль, канарское или кларет? А мы отведаем всего понемногу, изрек Босуэл, - и присосемся к тому, что окажется лучшим. Это не лишено смысла, хоть и сказано каким-то распроклятым шотландским вигом.

Наглый вояка насильно заставляет всех выпить за здоровье короля; это было одним из разнообразных косвенных методов проверки политических убеждений собеседников.

- Ну, - сказал Босуэл, - все выпили? Что там за старуха? Дайте и ей стакан бренди, пусть и она выпьет за здоровье его величества.

- С позволения вашей чести, - произнес Кадди, устремив на Босуэла тупой и непроницаемый взгляд, - то моя матушка, сударь; она такая же глухая, как Кора-Линн, и, как ни бейся, ей все равно ничего не втолкуешь. С позволения вашей чести, я охотно выпью вместо нее за здоровье нашего короля и пропущу столько стаканчиков бренди, сколько вам будет угодно.

- Готов поклясться, парень говорит сущую правду! - воскликнул Босуэл. Ты и впрямь похож на любителя пососать бренди. Вот и отлично, не теряйся, приятель! Где я, там всего вволю. Том, налей-ка девчонке добрую чарочку, хотя она, как мне сдается, неряха и недотрога. Ну что ж, выпьем еще и эту чарку - за нашего командира, полковника Грэма Клеверхауза! Какого черта ворчит эта старая? По виду она из самых отъявленных вигов, какие когда-либо жили в горах. Ну как, матушка, отрекаетесь ли вы от своего ковенанта?

- Какой ковенант изволит ваша честь разуметь? Существует ковенант труда, существует и ковенант искупления, - поторопился вмешаться Кадди.

- Любой ковенант, все ковенанты, какие только ни затевались, - ответил сержант.

- Матушка! - закричал Кадди в самое ухо Моз, изображая, будто имеет дело с глухою. - Матушка, джентльмен хочет узнать, отрекаетесь ли вы от ковенанта труда?

- Всей душой, Кадди, - ответила Моз, - и молю господа бога, чтобы он уберег меня от сокрытой в нем западни.

- Вот тебе на, - заметил Босуэл, - не ожидал, что старуха так здорово вывернется. Ну... выпьем еще разок вкруговую, а потом к делу. Вы уже слышали, полагаю, об ужасном и зверском убийстве архиепископа Сент-Эндрю? Его убили десять или одиннадцать вооруженных фанатиков.

Он настойчиво возвращается к этому вопросу и в результате обнаруживает, что накануне вечером Мортон тайно ввел Белфура, одного из убийц, в дом своего дяди. Но хотя Босуэл и намерен взять юношу под стражу, однако выясняется, что высокородный сержант не прочь закрыть глаза на его проступок при условии, если все домочадцы дадут присягу, а его дядя уплатит штраф в двадцать фунтов в пользу солдат.

Побуждаемый жестокой необходимостью, старый Милнвуд окинул горестным взглядом свою советчицу и пошел, как фигурка в голландских часах, выпускать на свободу своих заключенных в темнице ангелов. Между тем сержант Босуэл принялся приводить к присяге остальных обитателей усадьбы Милнвуд, проделывая это, само собой, с почти такой же торжественностью, как это происходит и посейчас в таможнях его величества.

- Ваше имя, женщина?

- Элисон Уилсон, сударь.

- Вы, Элисон Уилсон, торжественно клянетесь, подтверждаете и заявляете, что считаете противозаконным для верноподданного вступать под предлогом церковной реформы или под каким-либо иным в какие бы то ни было лиги и ковенанты...

В это мгновение церемонию присяги нарушил спор между Кадди и его матерью, которые долго шептались и вдруг стали изъясняться во всеуслышание.

- Помолчите вы, матушка, помолчите! Они не прочь кончить миром. Помолчите же наконец, и они отлично поладят друг с другом.

- Не стану молчать, Кадди, - ответила Моз. - Я подыму свой голос и не буду таить его; я изобличу человека, погрязшего во грехе, даже если он облачен в одежду алого цвета, и мистер Генри будет вырван словом моим из тенет птицелова.

- Ну, теперь понеслась, - сказал Кадди, - пусть удержит ее кто сможет, я уже вижу, как она трясется за спиною драгуна по дороге в Толбутскую тюрьму; и я уже чувствую, как связаны мои ноги под брюхом у лошади. Горе мне с нею! Ей только приоткрыть рот, а там - дело конченое! Все мы - пропащие люди, и конница и пехота!

- Неужто вы думаете, что сюда можно явиться... - заторопилась Моз; ее высохшая рука тряслась в такт с подбородком, ее морщинистое лицо пылало отвагой религиозного исступления; упоминание о присяге освободило ее от сдержанности, навязанной ей собственным благоразумием и увещеваниями Кадди. - Неужто вы думаете, что сюда можно явиться с вашими убивающими душу живую, святотатственными, растлевающими совесть проклятиями, и клятвами, и присягами, и уловками, со своими тенетами, и ловушками, и силками? Но воистину всуе расставлены сети на глазах птицы.