Страница 1 из 4
Спартак Ахметов
Лифт до Юпитера
1
— Посадка на Юпитер, понимаете? Впервые в истории космических исследований! Прыжок в мутный океан из водорода и гелия! — Иванов говорил немного обиженным голосом, будто перед ним сидел не Борьба Васильевич Макушкин, обыкновенный ростовик, а железобетонный консерватор, которому плевать на научно-технический прогресс. — Понимаете: не Луна, не Марс, а Юпитер!
Борьба Васильевич уныло рассматривал обширную комнату, похожую на пещеру. С потолка сталактитами свисали провода, кабели, массивная люстра. Роль сталагмитов играли стеллажи, заполненные всевозможными приборами и радиотехнической аппаратурой. Между стеллажами змеился узкий проход, теряющийся в полутьме. Сходство с карстовой пещерой завершалось журчанием воды из крана и селитряными запахами.
Хозяин комнаты не вписывался в интерьер. Был он по-московски шикарен, холен, выбрит, отутюжен и благоухал. На Макушкина горохом сыпались непонятные слова:
— Магнетроны!.. Митроны!.. Объемные резонаторы!..
«Чушь собачья, — думал Борьба Васильевич. Ему было неудобно на высоком лабораторном табурете — ноги болтались в воздухе, сырые брюки липли к телу. — Зачем меня послали сюда? Какая связь между ростом кристаллов и Юпитером? Говорит и говорит… Скоро час, магазины закроются!..»
— Оксидно-ториевые катоды!.. Сверхвысокие частоты!..
«Сыру надо купить, — думал Макушкин. — Леля любит, сыр».
— Тороидальные диэлектрики с высокой проницаемостью!
— При чем здесь я? — вслух сказал Макушкин.
Иванов угас на полуслове. Минуту молчал, отколупывая от столешницы нашлепку канифоли. Просительно понизил голос:
— Кристаллы нужны, Борьба Васильевич.
— Какие кристаллы?
— Те, что вы растите.
— А Юпитер при чем?
— Я же рассказываю… Для низкочастотных волн атмосфера планеты непрозрачна. Поэтому телеметрическая и радиолокационная аппаратура на посадочном модуле будет оснащена магнетронами. То есть приборами для генерации и усиления колебаний в диапазоне сверхвысоких частот. Основное рабочее тело в них — объемный резонатор, выточенный из кристалла.
— Так пишите заявку на имя нашего директора…
— Видите ли, — Иванов еще более понизил голос, — нам нужны кристаллы с добавкой оксида тория.
«Ух ты! — Борьба Васильевич опустил голову и вцепился пальцами в клок волос, свисающий на лоб. Мысли о сыре и масле мгновенно погасли. Ввести в кристалл радиоактивный элемент! Этого еще не делали. Заманчиво… Но у тория ионный радиус великоват. В мои кристаллы не влезет. Впрочем…»
— Сколько тория надо ввести? — быстро спросил Макушкин.
— Порядка трех процентов.
«Ну, это еще ничего. Столько-то втиснется. Решетка, правда, будет деформирована, в кристаллах появятся трещины. Но куски-то останутся. Куски-кусочки… Ах, черт! Торий четырехвалентен, а у меня все трехвалентно. Плешь!.. Почему плешь? Добавлю к торию какой-нибудь двухвалентник. — Борьба Васильевич посучил ногами, с ботинок посыпалась засохшая грязь. — В среднем получится трехвалентная пара элементов. Карош турка Джиурдина! — похвалил Макушкин сам себя, но тут же испугался: он не учел летучести оксидов. — Чушь собачья, я же работаю в глубоком вакууме! Торий, конечно, не испарится, а где взять нелетучий двухвалентник? Надо работать в газе, а это не моя епархия…»
— Вы обратились не по адресу, — сказал с сожалением Борьба Васильевич. — Вам надо в институт кристаллологии.
— Почему? — Иванов недовольно поморщился.
— У них есть установки, работающие под давлением газа.
— Но нам нужен сверхчистый кристалл. Нам нужен кристалл, из которого удалены все вредные примеси.
— Сказки, — буркнул Макушкин. — В вакууме торий не войдет.
— А как же вы писали… — Иванов порылся в груде бумаг на столе, вытащил книжку в бумажном переплете.
Борьба Васильевич поджал ноги и нахохлился как воробей. Лицо его покраснело, еще резче обозначился вертикальный шрам на правой щеке. Книга вышла два года назад, а до этого три года бродила по рецензентам, экспертам, редакторам. Да еще год пролежала в издательстве.
— Монография устарела.
— Не скажите. То есть, естественно, некоторые детали уже не новы. Но ваши идеи о зонной очистке и вакуумной кристаллизации весьма злободневны. Мы очень внимательно читали.
— Правда? А на многокомпонентные системы и на причины трещиноватости кристаллов обратили внимание?
— Поэтому мы выбрали вас, а не институт кристаллологии.
— Да?.. Ну, если так… Если вы считаете… — Макушкин помолчал и вдруг зажегся: — Так вы говорите — Юпитер? Ха!
— Вот и славно! Рад, что мы договорились.
Борьба Васильевич сполз с табурета и подхватил портфель, покрытый какими-то белесыми пятнами. Неловко потоптался, протянул растопыренную пясть:
— Так я пошел?.. Да! С оксидом тория не выручите?
Иванов смотрел на него со странной улыбкой. Уведя глаза в сторону, сказал:
— Торий мы привезем. Гм… Борьба Васильевич, у вас костюм не в порядке.
— Где? А-а-а… Ну, ладно. — И пошел между радиотехническими сталагмитами, застегивая ускользающие, как арбузные семечки, пуговицы.
2
Моросил апрельский дождик. Александровский сад и Манеж таяли в сизоватой дымке. По проспекту Маркса шелестели машины, выпуская из-под передних колес красивые веера брызг. Борьба Васильевич поежился, поднял воротник костюма. Москвичи и гости столицы теснили его плечами, подталкивали в спину, осыпали с зонтиков холодными каплями. Они не подозревали, что от сгорбленного человечка, одетого в мешковатый вельветовый костюм, зависят сроки высадки на планету Юпитер…
Макушкин вынырнул из подземного перехода на другой стороне улицы Горького и засеменил вверх — мимо Елисеевского и прочих фирменных магазинов. Здесь делать было нечего, это он затвердил, как таблицу Менделеева. Его влекли магазины с небольшими уютными очередями. Таких в Москве много — стоит углубиться в переулки. Вскоре портфель был набит свертками, пахнущими сыром и колбасой, вареной грудинкой.
Несмотря на будний день, у поезда была толчея. «Мне-то надо, а они что?» — думал Борьба Васильевич, протискиваясь в вагон. Ему удалось сесть между двумя могучими тетками, которые загромоздили проход чемоданами и баулами. Макушкин устроил удобнее на коленях портфель, уткнулся в него лбом и задремал, успев зажечь в голове сигнальную мысль: не прозевать бы свою остановку. Бывало, он проезжал и за сто первый километр, вызывая гнев Лели поздними возвращениями…
Борьба Васильевич стал академически рассеян не после защиты докторской. Он с детства отличался несобранностью и странной любовью к камушкам, в том числе и к тем, которые отец-хирург извлекал из печени и почек пациентов. Родители нарекли его Борьбой — дань моде тридцатых годов. Сверстники прозвали Борей-дурачком.
В войну он опозорил разведку Первой витебской партизанской бригады. Возвращаясь с задания, по рассеянности забрался в телегу немецкого обоза. Его обнаружил возчик-полицай, спрыгнувший помочиться. Решив, что Борька ворует зерно, он рассвирепел. Стрелять, однако, не стал, ткнул прикладом в лицо. Мальчишка провалялся в канаве до вечера, в бригаду вернулся только на рассвете. Командир уже беспокоился. Придумать правдоподобную версию не хватило хитрости, из разведки его турнули.
Отец забрал Бориса в медсанбат. Пришлось таскать воду, рубить дрова. Навидался и крови и грязи. В свободное время убегал к ручью, искал свои любимые камушки, читал невесть как попавшие в лес школьные учебники. Когда наши освободили Витебскую область, Борис назубок знал программу десятилетки а за боевые заслуги получил партизанскую медаль. Через два года к золотистому диску прибавилась золотая школьная медаль. Борьба поступил на геологоразведочный факультет…
Макушкин очнулся от ощущения, что ни справа, ни слева на него уже не давят. Непонимающе посмотрел по сторонам. Могучих теток не было, да и вагон изрядно опустел. Что такое, куда они подевались? В это время поезд остановился. Металлический голос угрожающе произнес: