День Венеры

Ломоносов, неудобно изогнув шею, застыл у телескопа. Венера медленно приближалась к солнечному краю. Как там здравствует атмосфера?.. И вот, когда до края Солнца осталось расстояние в десятую долю Венериного диаметра, на нем возник пупырь, который все более вздувался, чем дальше Венера выступала из Солнца. Затем пупырь пропал, лопнул, и Венера показалась без края, будто его ножом срезало. Она превратилась в щербину на ровном солнечном диске. Щербинка умалялась, сходила на нет. В момент отрыва планеты от солнечного края на нем появилась знакомая замутненность, опять же внесенная атмосферой. Все!

Ломоносов разогнулся и захохотал. Мысль о том, что он за миллионы верст углядел вокруг Венеры атмосферу, наполнила его восторгом. Сколь несравненно могущество науки! Он отшвырнул трость и забегал по саду, сшибая головой яблоневый цвет. Ай да Михайло!.. Чем не рысьеглазый?.. Он остановился. А как же прочие обсерваторы? Удалось ли узреть атмосферное сияние и пупырь на краю Солнца Курганову и Красильникову, Попову и Румовскому? Западным астрономам? Не явилась ли им помехой облачность?.. Надобно незамедлительно статью писать. Надо сообщить ученому миру обо всем, что приметил.

Ломоносов заулыбался, будто уже держал в руках тонкие книжицы на русском и немецком (что поделаешь - Запад по-русски не разумеет) языках и читает приятные глазам слова: "По сим примечаниям господин советник Ломоносов рассуждает, что планета Венера окружена знатною воздушною атмосферою, таковою (лишь бы не большею), какова обливается около нашего шара земного".

7. СРЕДИ ДОЛИНЫ РОВНЫЯ

Несколько часов вечерний бриз нес их над Венерой. Ломов время от времени включал ультрафиолетовое зрение, любовался солнцем. Оно почти касалось вздыбленного горизонта и напоминало мяч для игры в регби. Ломов вращался вместе с несущим шаром, с любопытством наблюдая, как из-за правого плеча выступает черное солнце, неторопливо проплывает по экрану и торжественно скрывается за левым плечом. Ночная сторона Венеры была мертвенно серой, а при выключении ультрафиолетового зрения проваливалась в угольную темноту.

- Жалко, что вулканов не видно, - вздохнул Ломов. - Вот было бы зрелище!

- Тебе все удовольствия подай, - буркнул Галин.

Он висел под шаром почти горизонтально и солнца не видел. Внизу проплывало нагромождение скал Гекубы. Некоторые пики поднимались так высоко, что едва не царапали по животу. Галин переменил бы позу, но не хотел рисковать. Управление манипуляторами могло быть повреждено при отстреле.

- Полет под шарами, - не унимался Ломов, - это спорт грядущего.

- Ну да. Я вижу, как спортсмены парят над памятником Неизвестному Ломову и салютуют надруками.

- А что? Потомки должны благодарить... Долго еще лететь?

- Часов пятнадцать.

- Соболезную. Гурману придется обедать в подвешенном состоянии.

- Старик, поглядывай по сторонам. Я вздремну.

- Ты еще и спать можешь? Железный человек!

Галин промолчал. Он смотрел на неясную линию терминатора, которая медленно сползала с хребта Гекубы. Дальше шла непроглядная чернота - тень от невысокого хребта Сафо, вершины которого уже маячили вдали. "Километров пятьдесят, - подумал Галин. - Потом откроется долина Блейка с озерками расплавленного металла... Договорится ли Миша с Кианом? Должен, иначе "Очерки планетологии" не появятся. Впрочем, "Тетру" найдут. Как говорится, рукописи не горят..."

Ломов слушал дыхание товарища и любовался черным светилом. "Прошло столько часов, - думал он, - а солнце своего положения не меняет. Почему?.. Интересно, а на Земле в ультрафиолетовом зрении солнце тоже было бы черным?"

Ломов вспомнил Черноморское побережье, лукоморье Феодосийского залива. Вот где было солнце! Виноград, море и солнце... Они отщипывали полупрозрачные ягоды от огромной кисти, играли с дельфинами в салки, загорали. А вечером Марина затащила его в парк. Ломов танцевать не умел, кое-как переставлял ноги под волнующе-ритмичную музыку. Марина непрерывно смеялась. Потом объявили лав-лав, модную новинку сезона. Мелодия скрипки сладко обволакивала сердце, короткие вопли трубы били по нервам... Марина была везде и нигде. То льнула к нему, то резко отталкивала, упираясь ладонями в грудь. Ломов сошел с ума, обнял и неловко поцеловал девушку в щеку. Они были в темном углу.

- Что с вами? - холодно спросила Марина.

- Но ведь... - Ломов чувствовал, как горит лицо. - Вы так танцуете... Вы мне тоже нравитесь...

- Что значит "тоже"?

- Разве вы не...

- Хорошенькое дело! - В голосе Марины появились визгливые нотки. - Уже потанцевать нельзя! Это лав-лав, все его так танцуют...

- Вы что - и с другим бы... так же?

- Если каждый партнер будет давать волю рукам...

- Очень сожалею. Прошу извинить.

Ломов наклонил голову, повернулся и ушел. Через полчаса на морском берегу до него дошел комизм ситуации. И он захохотал, словно собака залаяла. Ай да Микель! Ну влип... А сердце холодила льдинка сожаления...

Это было до Гражины. Марина - Гражина... Имена рифмуются. И похожи они, как сестры. Только сходство неточное, как неточна рифма. Гражина не будет танцевать лав-лав с кем попало...

Дальнейшее течение мыслей странным образом пошло по двум руслам. Будто каждое полушарие ломовского мозга работало само по себе.

"Гражину я полюбил с одного взгляда, - думал Михаил. - Это было как взрыв. Она стояла у окна, даже лица не разглядел. Когда она пожала руку крепко, вплотную прижав ладонь к ладони, - я уже любил... Наверное, за двадцать семь лет сложился образ идеальной женщины. Мамины глаза, бабушкина доброта, что-то от школьных подруг, от сокурсниц, просто от знакомых или виденных в кино девушек. Гражина точно совпала с идеалом - ни убавить, ни прибавить. Я полюбил интуитивно... Хм, это похоже на теорию эмпатии. Как, бишь, звали того ученого? Кажется, Сопиков. Трогательная фамилия... Эмпатией Сопиков назвал метод интуитивного познания. Достаточно, мол, человеку получить небольшую информацию об объекте, как он на основе предыдущего опыта строит полную подсознательную модель. Как правило, модель спонтанно проявляется в самое неожиданное время. Например, во сне. Так Менделеев увидел свою таблицу, так я нашел способ отгонять "ос"... Нет, мысль об ультразвуке пришла не во сне, а в беспамятстве. Она была обрамлена в беседу с Галилеем. Галу тоже пришлось потерять сознание, чтобы увидеть Ломоносова. Странно... Две недели мы спим на Венере без всяких вещих снов. А стоит потерять сознание - они тут как тут. Три шока - три видения, стопроцентная повторяемость. По трем точкам можно строить зависимость... Не замешана ли здесь генная память, которая проявляется в стрессовых ситуациях? ГЕННАЯ ПАМЯТЬ..."