Страница 46 из 77
И тут оказалось, что воды, и правда, никакой нет.
Что водоросли на самом деле это не водоросли, а кусты сирени. И сирень, вся в цвету, качает тяжелыми гроздьями, медленно, как в воде. А воздух вязкий, и, вытянув руку, ее можно расслабить, оставив на весу, будто лежащей на этом воздухе.
Лена оттолкнулась, поджала ноги и повисла в воздухе, медленно опускаясь.
– Мы утонули? – удивилась она.
– Да нет, – неуверенно ответила зазеркальная, – это же сон.
– У меня еще не было таких дурацких снов, – сказала Лена.
– У тебя много чего не было в жизни! – язвительно ответила зазеркальная.
И Лена почему-то с убежденностью поняла, на что та намекает, и захотелось ее стукнуть. И даже кулачки сжала. Но, продолжая опускаться, как на лифте, проехала вниз и коснулась коленями песка.
Она встала на ноги и снова оттолкнулась.
– Смотри, – сказала она, – я могу летать.
– Дурное дело не хитрое…
Лена оглянулась, но никакого стекла в зрительный зал не увидела. Позади – те же сиреневые кусты. Только еще увитые колокольчиками с изумительными, разноцветными цветками: алыми, нежно-лиловыми и белыми. Из цветков-колокольчиков свисали шарики на ниточках. И казалось, будь воздух не таким вязким, они зазвенели бы хрустально.
Девочки были на песчаной тропинке, которая уходила в тоннель, образованный сводом сиреневых ветвей в одну и другую сторону, в бесконечность.
– Глупеньким девочкам снятся цветочки! – вновь съязвила зазеркальная.
– А умненьким, вроде тебя, что снится? – в тон спросила Лена.
– Мальчики…
– Тогда хорошо, что это мой сон!
– Скучноватый сон. Тебе же нравится хозяин дома. Не хочешь, чтобы он приснился?
– Тоже мальчика нашла! – фыркнула Лена. – Он мужик.
– Ага! – заулыбалась зазеркальная, такой противной улыбкой, что захотелось по-настоящему утопиться, если и сама Лена могла так же улыбаться. – У него, наверное, грудь волосатая, – и зазеркальная паршивка передернулась вся, но видно было, что идея про волосатую грудь Остина ей явно приятна. – Ну, присни его себе!
– Дура! Вот ведь дура! – разозлилась Лена. – Куда нам теперь идти?
– Куда хочешь. Только нарви букет и сплети себе туземную юбочку из сирени. А то сдохнешь сейчас от стеснительности. Вдруг встретим кого… – издевалась зазеркальная. – Вдруг Остина встретим. С большими руками…
– Вот гадина ты… – И Лена зашагала по тропе, прямо держа спину. – Пойдем уж!
«Неужели я могу быть такой же сволочью?» – недоумевала она, и словно в подтверждение, что может, вспомнила в калейдоскопической яркой веренице эпизодов, как с мальчишками дралась, сама же их раздраконивая на драку, подружек на смех поднимала, над учителями издевалась…
Не больше чем кто-то другой из ее класса, но ведь и не меньше же.
«Всё, совесть проснулась! – с ужасом подумала Лена. – Теперь не жди покоя».
У нее бывали такие приступы, когда она понимала, что гадкая-прегадкая, что жизнь у нее проходит беспросветно, а она делает всё для того, чтобы становилось только хуже. И плакала, и ненавидела себя за всё подряд.
Такие внезапные приступы раскаяния перед собой за всё-всё-всё она и называла: «Совесть проснулась». И сама понимала, что это у нее от переходного возраста, но ничего поделать не могла.
– Какая дурь тебе в голову лезет! – заметила зазеркальная, которая явно не собиралась унывать.
Она летела-плыла рядом в полутора метрах над тропинкой в вязком воздухе.
– Поплыли, подруга! Пешком находишься еще.
Лена оттолкнулась посильнее и поплыла вслед за своим двойником.
Ощущение было удивительное. Но не непривычное. Лена смутно помнила, что и раньше ей снилось нечто такое же – полет, над самой землей, в воздухе, от которого можно оттолкнуться, как от воды. И помнила, что там тоже кто-то составлял ей компанию, но не могла воскресить в памяти, кто это был. И еще она помнила, что ничем хорошим такие сны не кончались, хотя и кошмарами назвать их было тоже нельзя.
В них всегда были какие-то болезненные потери и утраты, переезды и хлопоты. Разлуки с близкими. Находки чего-то ценного, с той только задачей, чтобы потом потерять и разреветься и зареванной проснуться в своей постельке.
Тяжелые были сны. Сложные, запутанные.
И всегда в них были незнакомые улицы, какие-то противные мальчишки, темный овраг, в который она проваливалась, внезапно разучившись летать.
И было томительное, всепоглощающее ощущение открытия впереди, ожидание чего-то невероятно славного, волшебного, что так хорошо само по себе, что сбыться просто не может.
Девочки плыли над землей, по сиреневой тропе.
– Знаешь, почему мы не смогли одеться? – спросила вдруг зазеркальная с каким-то подвохом.
– Почему?
– Из-за тебя!
– И чего же это из-за меня?
– Потому что тебе противно скакать голышом. Вот почему. А во сне если от чего-то хочешь избавиться, то никогда от этого не отделаешься.
И она была права.
Лена знала еще перед дверью в гардеробную, что добраться до шкафов им что-то непременно помешает. Не хотела верить, но знала.
И еще Лена знала другой сочный закон. Если тебе вдруг хорошо, то скоро станет плохо. Причем чем тебе лучше, тем тяжелей облом.
А ей было сейчас хорошо.
Вот будь у нее хоть трусы и майка – вообще бы кайф! Но и так – хорошо, если честно, и от этого тревожно.
– Может, наверх взлетим? – предложила Лена, зная почему-то, что это будет трудно осуществить, потому что и у полетов во сне есть свои законы и ограничения.
Зазеркальная перевернулась на спину и с сомнением осмотрела сиреневый свод, в разрывах которого сняло небо.
– Исцарапаемся о ветки! – с сомнением сказала она, но с ходу идею не отвергла.
Вдруг ее – зазеркальную – повело к земле, и она, резко снизившись по дуге, врезалась затылком в землю. Не столько ушиблась, сколько испугалась. И Лене, пролетавшей лад ней, передался этот испуг, и было жутко смотреть в расширенные глаза своего отражения.
– Ты чего? – продолжая лететь, спросила Лена, и вовсе не желая услышать ответ, потому что догадывалась о чем-то нехорошем.
– Из-за тебя! – прошипела зазеркальная, сдерживая слезы, которые неудержимо выкатились из глаз.
Она поднялась, держась за затылок.
Подпрыгнула, но вместо плавного полета приземлилась на корточки.
Лену по инерции несло всё дальше от нее. Похоже, в тоннеле завелся воздушный поток, уносящий все быстрее.
– Ты чего? – глупейшим образом повторила Лена.
– Всё из-за тебя! – зло крикнула зазеркальная и начала прыгать, раз, другой, третий, но безуспешной. – Разучилась!
Ее перестал держать воздух.
Она разучилась летать.
– Не бросай меня! – крикнула зазеркальная. – Стой! Не улетай!
В ее голосе клокотали отчаянные рыдания.
– Вернись!
Лена повернулась и заработала руками и ногами изо всех сил, но поток нес ее всё дальше от своей двойняшки.
Гадко стало на душе.
– Вернись! – визжала зазеркальная, топая ножкой и всплескивая руками.
Лена судорожно барахталась, выбиваясь из сил, но двигаться что-то мешало. А поток ускорялся. Уносил.
И вот двойняшка стала уже крошечной фигуркой на сиреневой тропе.
И та побежала.
Но видно было, что воздух, тяжкий как кисель, не пускает ее.
– Прощай, – сказала Лена, и слезы потекли по щекам.
Они отрывались от лица и повисали в воздухе медленно оседающими сверкающими каплями.
И пунктир слезных капель сопровождал теперь полет.
«Так всегда!» – сказала Лена.
Она испугалась скорости полета.
Теперь сиреневая тропа казалась ей колодцем без дна, в который она падала.
И вдруг она врезалась в кого-то мягкого.
Ее схватили сильные руки и, отбивающуюся, водрузили ногами на землю.
Ощущение от рук, хватающих ее за бока, было такое же, как тогда, когда дядя Володя – дядька, брат матери – учил ее плавать на реке. Он клал ее на воду на своих руках, отпускал и ловил, барахтающуюся, за талию. И странное дело – его прикосновения были совсем не такими, как отцовские. Руки отца были сильными, но мягкими. Надежными и своими. А дядькины – щекотными. И Ленка, никогда щекотки особо не боявшаяся, визжала, как больная, и вырывалась, когда он хватал ее за бока. Захлебывалась, хохотала и кашляла.