Человек-саламандра

Привратник, в лаковых туфлях с пряжками, распахнул перед сыщиком и журналистом огромные стеклянные двери, и гости вошли в чертог, устланный драгоценными коврами.

Сыщик, чьи пустые, без саквояжа и зонта, перебинтованные бежевой кожей руки казались готовыми к кулачному бою, не уделяя никому внимания, прошествовал прямо к лифту.

– На самый верх, – сказал он, – Улла Рен ждет меня. Юноша со мной.

– Возьмитесь за поручень, – сказал бесстрастно драйвер лифта и передвинул ручку «мельницы» до упора.

Скоростной лифт ударил по пяткам, подпрыгнул и понесся к небесам.

«Мой Последний День», – сокрушенно подумал Лендер, которому казалось, что он глотает свой завтрак во второй раз, уже без аппетита.

– Миляга Клосс предупредил меня! – заревел огромный человечище, простирая навстречу вышедшим из лифта свои мускулистые руки.

– Что стряслось, старый лущитель? [3]– в тон воскликнул Кантор, разводя в приветствии свои забинтованные ладони.

– Стряслось, свалилось, сотряслось! – заверил гигант и, развернувшись, поманил за собой жестом. – Дело задумал! Великое! Равного которому не затевал еще никто! Решил, что либо буду на вершине стоять и дарить окрест взором надменным, либо во прахе валяться. Ох, хо-хо! Такие картины вижу! Воспламеняет!..

От гиганта веяло энергией и безумием. Он таращил глаза, размахивал огромными своими руками, растопыривая пальцы, словно ловил призраков, но его напыщенный слог был удивительно уместен. Если этот человек и был безумен, то самым прекрасным безумием, которое только возможно. Его шаги были огромны, движения величественны, улыбка была под стать Ангелу Последнего Дня, решившему перепутать календарь, с целью приблизить свой выход.

Сказать, что Улла Рен был не от мира сего, было равносильно признанию минуты часом.

«Как он огромен! – только и мог думать бедняга журналист. – Почему никто никогда не писал о том, что он ТАК огромен?!»

Говорить, что Рен был высокого роста, было равносильно тому, чтобы в яркий солнечный день сетовать на дождь и слякоть.

– Дружище, – уже в светлом пустом кабинете с огромным окном, за которым сиял, казалось, весь город, начал урезонивать гиганта Кантор, – я веду расследование. У меня нет времени ни на что. Быстрее говори, что случилось, и я лечу прочь.

– Сценарий! – грохотал Рен. – С тех пор как Урзус Лангеншейдт нарисовал углем карту на разрушенной стене павшего Ромбурга, не было еще написано ничего более окончательного. Это будет мой лучший фильм. Лучший фильм навсегда!

Он бросил свое тело в кресло, крякнувшее под его массой.

– И что? – понижал тональность сыщик. – Что сценарий?

– Роль для тебя. Шериф на фронтире. Дикие нравы. Месть беглого преступника бывшим соратникам. Напряжение и богатство красок оправдывают всё. Размах. Мощь. Каждый тип – главная роль. Прочти.

Он толкнул по черному зеркальному столу толстую папку.

– Мне нужна реальность деталей, – вскочив, снова ревел гигант, – как вытягивается из кобуры револьвер, как врастает в руку рукоять, как блик играет на барабане, когда он проворачивается при взводе. Как делается засада, и птица садится на расстоянии ладони от оружия затаившегося в зарослях шерифа. Прочти. Пройди от первой буквы до последней точки. Ответь на все мои вопросы. Расскажи, как ходят, как говорят, как впрыгивают в седло. Как стелется пыль за погоней. Ты всё это видел. Ты был там. Ты знаешь. Дай мне мир, написанный в этой папке, как он есть в реальности, и я отпущу тебя с миром. За ценой не постою. Ну?

– Дружище, – наигранно взмолился сыщик, – у меня расследование. Если хочешь, я возьму папку с собой и прочту. Я укажу все неточности, подготовлю рекомендации. Ей же ей, мне приятно слышать о том, что ты хочешь реальных деталей. Не я не могу уделить тебе больше времени, чем имею.

– Да пусть все жулики мира, – взревел Рен, – совершат все преступления, на которые способны в жизни. Пусть сделают это в одночасье! И это не будет стоить ничего, по сравнению с тем, что я намерен создать!

– Я ведь всё сказал, – миролюбиво заметил сыщик, – ты меня знаешь.

Улла Рен замер в позе раздумья, скрестив руки на груди и блуждая глазами. Его щека нервно подергивалась.

– Ты хочешь разлучить меня с моим не рожденным еще миром? – сказал он наконец свирепо. – Пусть так. Мне нужно многое сделать. Разлука пойдет мне на пользу. Бери сценарий. Езжай ловить своих жуликов. Телефонируй, как только будет возможность. Я буду спрашивать.

– Я не буду слишком томить тебя, – заверил Кантор.

И взял сценарий со стола.

– Кстати! – спохватился он. – Вот молодой человек. Известный журналист. Он хотел написать о твоем прошлом.

– В самом деле? – оживился Рен и снова метнул свое тело в кресло, которое испустило предсмертный стон. – О том, как я командовал шайкой бродячих бандитов? Об этом? Ох-хо-хо! Веселые были денечки. Я и сейчас был бы главарем шайки. Мультифотограф сделал меня! А я теперь плачу ему тем же! Делаю мультифотограф! Ох-хо-хо! Да я и сейчас главарь банды! И мы творим разбой и бесчинство. Только силой искусства. Великого искусства мультифотографии! Вот и всё, мистер известный журналист.

Они начали прощаться. Как-то бегло и сумбурно. Когда положенные фразы были произнесены и сыщик с журналистом двинулись к лифтам, Рен открыл боковую дверь кабинета и гаркнул куда-то в глубину комнат, уплотняя могучим басом воздух: «Пипа!»

– Вниз, – сказал сыщик драйверу и, когда лифт тронулся, обратился к потрясенному сочинителю: – Я же говорю, он простой хороший парень, который нашел в жизни свое дело. Я ему немного завидую. Мое дело, конечно, мое, но оно не такое веселое.

Примерка платьев заняла у Лены неожиданно много времени. Но ведь и платьев было неожиданно много!

«Английская гувернантка» время от времени подходила к дверям гардеробной. В какой-то момент она услышала, как девушка напевает. И несмотря на то, что юная леди произносила слова со своим варварским акцентом, голос ее был чистым и мелодию она не упускала:

Мелодия была непривычной, простой и даже «глуповатой», но легкой и приятной. Сродни тем старым песням, что могли распевать соратники Урзуса Лангеншейдта в походе на Восток.

Восток… Да, вот откуда был дикий акцент девушки!

Такие песенки разучивают дети, в памяти которых неосознанно сохраняется простой мелодизм того, что напевала мама за рукодельем, когда дитя еще пребывало в ее чреве, и звуки первых колыбельных, спетых няней у детской кроватки.

Огустина была хорошо вышколенной экономкой. И любые странности любой гостьи ее господина не должны были ее волновать. Но еще Огустина была женщиной, и гостья ее господина не могла не беспокоить ее.

Поначалу Огустина заподозрила Lena в «дурных мыслях». Именно девушка с «дурными мыслями» могла носить странное шутовское одеяние, сесть без стеснения в паромотор незнакомого джентльмена и поехать к нему домой. Да. Только «дурными мыслями» можно было объяснить такое поведение.

Но когда дворецкий Эрнест (Эрнест Шарк Булфер Робинсон – дворецкий в восьмом поколении и в пятом поколении дворецкий рода Ортодоксов) отнес ее в спальню и Огустина (Огустина Лекс Элмер Тараск – экономка в четвертом поколении и в четвертом поколении экономка рода Ортодоксов-Мулеров) раздела девушку, то загадочность Lena стала непомерной.

В первую голову Огустина не смогла определить, из чего сделаны эти странные сетчатые чулки-рейтузы, что были на девушке. Это был неприятный на ощупь и очень тонкий материал. Брезгливо стянув (а как эта гадость растягивалась!) эту часть туалета, Огустина постаралась к ней более не прикасаться.

3

Лущить – похищать драгоценности. Имеется в виду процесс вскрытия футляров, сходный с раскалыванием орешков. В уголовной среде лущитель – специальность. В богемной – греховодник, совратитель самых миленьких, самых невинных дам. В деловой среде – человек, умеющий добывать средства, сводить воедино заказчика, производителя и финансиста, не знакомя их между собой. Если вы не вполне понимаете, на каком именно сленге говорят в данной компании, то лучше от подобного эпитета воздержаться.