Живые деньги

Россыпь, камни, навряд добудется соболь. Азарт сплошной. Щелка, где сидел и слышно поуркивал соболь, казалась небольшой, но чтобы поднять камни, чтобы разворотить укрытие, потребовалось бы граммов двести аммонала. Арканя торопился, мешок он бросил на пути, и под рукой ничего не было. Он расстегнулся, стянул и, пластая ножом, клочьями сорвал с себя, не снимая рубахи, майку. Майка была черная от копоти и жирная от пота. Он проверил спичкой тягу, потянуло в камни, но неуверенно, слабо. Майка, забитая в щель, вонюче задымилась, но дым выходил рядом и, видимо, на соболя не действовал.

Затарахтел внизу вертолет, косо перерезал долину, плывя по воздуху, завис на минуту над балаганом, покачиваясь и вздымая снежное облако, сел. Арканя помахал летчику и побежал вниз к мешку, отзывая Верного. Сначала у Аркани мелькнуло — договориться с летчиком, притащить бересты, выкурить соболя, но мысль эта заметалась между мешком, черневшим на склоне, летчиком, стоявшим у вертолета, и завывавшим на россыпи Верным, ожидавшим близкой победы.

Мешок лежал в снегу как пьяница, был легким сравнительно с объемом, но и сладостно тяжелым. Вертолетчик в собачьих унтах, расстегнутый, похаживал и присаживался возле костерка. Верный посылал азартный зов.

9

Летчик видел, как человек мелькает между деревьями, сплывает с лавой снега вниз, падает, торопится, переваливается через валежины; через гарь человек почти полз, будто придавленный огромным своим мешком.

— Два часа у меня времени на все про все. Если через час не буду на аэродроме, я пропал, понял? — сказал летчик, когда Арканя, хватая его за брезентовую куртку, униженно шептал, вскрикивая время от времени вверх, в россыпь: «Верный! Верный!».

— Собачка у меня там, собачка! — шептал Арканя.

Летчик не узнавал кудрявого хвата, щедро кидавшего четвертные, в этом худом, изголодав-шемся, клочками обросшем сумасшедшем.

Арканя вынул из-под плексы портмоне две четвертные и взял сверху из мешка приготовленную пару соболей.

— Полста добавлю, друг! Полста. Сбегаю за собачкой?

Арканя выстрелил вверх, но Верный не понял и ответил лаем.

— И за сто не могу, ты пойми! — летчик положил мешок с пушниной в машину, а пару своих соболей не глядя небрежно сунул в карман.

— Котелок берешь?

— Не надо котелок! Сто — последняя цена. Верх! Летчик пнул котелок, круглое дно черно и отрицательно глянуло из снега.

— Слово — золото! — сказал летчик. — Садись!

Арканя выстрелил последним патроном и прислушался. Верный работал…

Летчик, докуривая папиросу, глянул сбоку:

— Месячный заработок — сходим за собакой! Риск — благородное дело.

Гудящий в вершинах ветер больших пространств донес в последнее перед ревом мотора мгновение истошный голос Верного. Арканя услышал. Верный звал.

— Что ты, друг, — опомнился Арканя, почувствовав подвох, — у тебя же две чистыми идет, однако?

Оглушительный рев мотора потопил все звуки и чувства — один грохот, и больше ничего, и снежная пыль.

— Три у меня идет! Три! — летчик на мгновение оторвал руку от штурвала и показал три пальца. — Три!

Арканя помахал головой. Понял. Вспомнил, как небрежно и легко обошелся с летчиком, когда они познакомились, и толкал его деньгами на левый рейс.

…Внизу, глубоко, уже где-то на дне, как будто в стакане воды, болталась тайга. Взгляд скользил по косой плоскости. Арканя закрыл глаза и уже больше не слышал голоса собаки. Все-таки больше сотни она не стоила. Кто бы мог подумать, что в этом Верном такая хорошая собака откроется. Платить такие деньги за будущую охоту? Он, может, на будущий год в Гагры поедет вместо тайги. Он и без охоты проживет.

А хорошие собаки были! Надо же…