Страница 18 из 30
Сейчас Виктор мог хорошенько рассмотреть “живую игрушку”. Полметра ростом, густая дымчато-шоколадная шерстка, нежные ручки с крохотными розовыми пальчиками. Только у самца вовсе не по-игрушечному торчал багровый корешок пениса, а самка… Дьявольщина! Глаза у нее были человеческими. Совершенно.
— Зачем их делали двуполыми? — спросил он.
— Во-первых, детям полезно иметь представление, каким манером продолжается жизнь на планете. Во-вторых, детеныши у них получаются настоящие лапочки. А в-третьих — такое производство гораздо дешевле.
— Они… разумны?
— Гораздо меньше, чем даже я, — сказала Марфа. — Закопаем?
— Сожжем, — решила Василиса. — Так быстрее. И без того уйму времени потеряли.
— Быстрее? — переспросил Виктор, имеющий кое-какое представление о том, с какой скоростью горят трупы.
— У меня имеется пирофор. Хочешь, заодно запечем зайца?
Диковато взглянув на нее, Виктор замотал головой.
— Прости, — сказала она.
…Виктор сидел к месту аутодафе спиной. Лишь иногда оборачивался: посмотреть, скоро ли конец. Палениной почему-то потянуло, когда пламя уже начало сходить на нет. И тогда он, хоть и давал себе зарок, что промолчит, не удержался, продекламировал нашумевшее:
Марфа как-то неуверенно, тоненько, по-щенячьи — не то осуждая, не то недоумевая — тявкнула на него и рысцой побежала к Василисе. Искательно заглянула в глаза. Неизвестно, что разглядела там собака, однако хвост ее ушел далеко под брюхо, а спина бессильно прогнулась.
А Василиса едва сдерживалась, чтобы не разреветься, как девчонка. Лелик Кокорин снова ее поимел. Стишатами этими сволочными. Лживыми, лживыми насквозь!.. и так похожими на правду…
Но даже не это было главным.
Чебурашки.
Зомбик и Килечка.
Ее чебурашечки.
Облава настигла их в пещере.
Уже под вечер как-то вдруг совершенно неожиданно налетел холоднющий ливень с пронизывающим ветром. А тут как по заказу возникла эта гигантская каменюга, похожая на эмблему “Макдоналдса” (а правильнее, на задницу), и лаз, ведущий под нее! Разве можно было удержаться от соблазна — и не укрыться внутри? А как они обрадовались, когда буквально в пяти шагах (“гусиных”, разумеется, шагах; на карачках) от “входа” обнаружился просторный сухой грот! Даже не то чтобы просторный, а — огромный, много больше, чем камень на поверхности. Виктор тут же сбросил мокрую куртку, выпросил у Василисы фонарь и устремился исследовать стены в поисках наскальных рисунков.
Почти сразу он наткнулся на второй лаз — гораздо более широкий, чем тот, что привел их сюда. Виктору показалось, что там кто-то таится, готовясь наброситься. Сердце немедленно заколотилось с бешеной скоростью. Он пожурил себя за “пещерную во всех смыслах трусость” и в целях преодоления себя полез навстречу воображаемой опасности.
То, что опасность совершенно очевидная, он понял даже прежде, чем Василиса закричала “Витька, вернись!”. Даже прежде, чем забубнила — и тут же смолкла — “Ангара”.
Сначала он отбивался фонарем. Когда фонарь вырвали — а может, он выронил его сам, — кулаками и зубами. Почему-то казалось, что нападающие берегут его. Меньше били, больше пытались облапить, повалить, придавить, скрутить. Как тогда, во сне.
И почему-то молчала, все еще молчала “Ангара”.
Уже после он понял, что Василиса попросту боялась срезать очередью в темноте и сутолоке его. Узнал, что андроиды не любят калечить, а тем более уничтожать тех, кого наметили как жертву для “разделочного цеха”. Что Василиса нарочно кружила и петляла по лесам, зная: обитатели разоренного логова следуют за ними, выжидая момента.
Но это все было потом. После того, как в шумы хриплого дыхания и шарканья подошв вклинился низкий собачий рык, а сквозь аммиачную вонь упоительно запахло мокрой псиной. После того, как прямо над ухом у Виктора влажно хрустнуло, и кто-то леденяще завыл, а по руке (он отпихивал чью-то харю) обильно потекло липкое и горячее…
— Ложись, идиот! — гаркнула Марфа.
Он повалился, увлекая за собой кого-то маленького, верткого, цепкого. Пробороздил по камню щекой, бровью, взвыл благим матом. В рот попал локоть маленького и цепкого. Он изо всех сил сжал челюсти. И руки. Под руками что-то подалось. И тут наконец-то забубнила “Ангара”.
— Не казнись, ясно тебе! Приказываю!
— Есть не казниться.
— Сколько штук? — спросила Василиса.
— Восемь, — ответила Марфа. — Как ты и предполагала.
— Кто-нибудь ушел?
— Нет.
— А флаер?
— А что флаер? Топливо они выжгли досуха. С полкилометра пешедралом топали.
— Жалко. Где Лелик?
— Виктор, Оленька. Мы спасли Виктора. Лелика — не успели.
— Какая разница? Где он?
— “Масло” разливает. Говорит, зарыть жмуров ни сил, ни времени не хватит. А бросать не по-человечески как-то.
— Гуманист хренов.
— Он одного — сам. Одну, вернее. Ангелочек, как с открыточки. Ты должна помнить ее… Бывшая пассия Кокорина.
— А-а! Своими, значит, руками сучку удавил. И то хлеб.
— Ты опять путаешь. Я говорю о Викторе.
— Плохо ему?
— Как сказать. То ревет, то матерится как сапожник. То все вместе.
— Трубе, говоришь, каюк?
— Ага. Вдребезги.
— Врешь, тварь, она ж военная. Специсполнение корпуса.
— Рикошетом, видно, зацепило. Да ты лежи, лежи, Василиса.
— Что — лежи? Что — лежи! Я ж сдохну тут без связи и транспорта, сука ты тупая! Не-ет, вы точно с Леликом сговорились! У меня полноги…
— С каким Леликом? Ты бредишь! Сейчас, сейчас, милая, увидишь, что это не Лелик… Витька, бросай ты там возиться, бегом сюда!
— Отставить лай, собака. Я в порядке. Слушай приказ. Не позволяй ему прикоснуться ко мне. Ясно? Выполнять.
— Что? Кому? Да ведь я сама не смогу… Василиса! Василиса! Эй, очнись! Ав-уууу, мать твою! Ав-уууу! Ав-уууу-Ууууу!!!
Дело выходило худое. Хуже некуда. Марфа не подпускала Виктора к раненой ближе, чем на два шага. Это было выше ее сил, выше всего. Не инстинкт, не клятва — блок. Василиса, отдав последний приказ, подписала как минимум один смертный приговор.
Как минимум.
Как помочь человеку, у которого открытый перелом бедра и, похоже, очень скверная рана внизу живота? Как, если здоровенная овчарка не позволяет не только срезать одежду — даже вколоть антибиотик или хотя бы обезболивающее? Ах если б он был врачом!
Виктор, надрываясь, тащил волокушу, а Марфа бежала рядом и выла, выла, выла. Ав-уууу! Ав-уууу! Ууууу!!!
— Ну что тебе стоит, — молил он. — Ну отойди ты на полчаса. По нужде отойди, а я все сделаю.
— Хочешь надругаться над ней? Не проведешь меня. Ав-уууу! Ууууу!!!
— Нет, ну ты скажи, почему не веришь, что я настоящий врач? Да, я фельдшер. С дипломом. Акушер, вот! Давай отойди. Я не собираюсь ее насиловать. Смотри, это всего-навсего трициллин… Вот, хорошая собач… Аааа! Ты, сука, ты охренела совсем?! Чего творишь, гадина? Она не доживет, ты понимаешь? Нам двое суток еще как минимум ползти! Дура! Скотина безмозглая!
— Прочь, загрызу. И хватит орать. Береги дыхание. Ав-уууу! Ууууу!!!
“Я пристрелю ее”, — сказал он наконец себе.
Интеллектуальная начинка превращала “Ангару” в бесполезную для любого, за исключением хозяйки, железяку. Но оставался еще стандартный армейский подствольник, прилаженный явно кустарным способом и — заряженный…
Виктор выбрал момент, когда Марфа остановилась, расставила задние лапы и, не прекращая подозрительно следить за ним, опустила зад к земле. В отличие от кобеля она не умела мочиться на ходу. Или не хотела. К счастью.
1
В рассказе использованы стихи Дмитрия Ревякина (гр. “Калинов Мост”).