Плотина

– Я выделил вас потому, что помню последнюю статью, которую вы написали о плотинах. Это была одна из наименее смехотворных вещичек, которые когда-либо появлялись в газетах по поводу инженерного дела. Почему в газетах есть научные редактора, но нет инженерных редакторов? Люди соприкасаются с инженерным делом ежеминутно. Автомобили, телевизоры, замороженные продукты, пластмассовые изделия – все эти вещи в большей степени плоды инженерного дела, нежели науки. Газеты должны...

– Вы видели, как рухнула плотина? – Этот вопрос остановил Рошека. – Вы не могли бы сказать, что при этом испытали?

– Представьте себе, – сказал Рошек спокойным, бесстрастным голосом, – что вы смотрите в зеркало и видите, как бурая вода потоком бьет из глазницы, где только что был ваш глаз. Вообразите, что вы смотрите на свой живот и видите, как он медленно разрывается, и ваши кишки вываливаются на пол.

Оливер сглотнул. Его карандаш на мгновение замер.

– Мои чувства не важны, – продолжил Рошек тем же тоном. – Если собираетесь написать так называемую интересную человеческую историю, характеризующую мои чувства, можете убраться из машины сию же минуту.

– Ваши чувства в самом деле важны. Я не намереваюсь характеризовать их, но мне бы хотелось задать несколько вопросов по поводу...

– Меня не интересуют ваши вопросы. У меня есть сообщение, которое я хочу передать американскому народу. Вот почему вы находитесь здесь.

– Понимаю. Американскому народу. Американскому народу хотелось бы знать, почему рухнула плотина.

Рошек снова остановился, и тень боли легла на его лицо. Прежде чем ответить, на мгновение прикрыл глаза рукой.

– Плотина рухнула из-за меня. Ибо я считал, что она не может рухнуть. Я верил, будто ничто из того, что спроектировал я, не может рухнуть. Я все еще верю в это, но только при условии, что останусь при этом сооружении, чтобы следить за правильностью эксплуатации. Поскольку считал плотину неуязвимой, я передал ее другим, а они не распознали опасностей и не поддерживали оборудование в должной исправности, как сделал бы я. Как говорится, если хотите, чтобы что-то было сделано правильно, сделайте это сами. Сегодня в мире царит чертовский беспорядок, вам так не кажется, Оливер? А знаете почему? Потому что Господь, чтобы спасти человечество, послал на землю своего единственного сына, и эта работа была выполнена плохо. Ему следовало сделать все самому. Улавливаете параллель? Ошибка Господа в том, что делать мужскую работу он отправил мальчика.

Оливер внимательно изучал человека, сгорбившегося в углу сиденья, стараясь понять, не утратил ли тот чувство реальности. Конечно, он выглядел физически разбитым. Возможно, и сознание помутилось.

– Я не собираюсь сравнивать себя с Господом, – сказал Рошек, – если это прозвучало так. Я был создателем, с маленькой буквы "с". Я принимаю на себя часть вины за то, что произошло. И в то же время, однако, отчасти виноват и Господь, если вам будет угодно использовать такое выражение. Проектируя эту плотину, я сделал расчет настолько совершенно, насколько это мог бы сделать сам Господь. Господь виноват в том, что предоставил ошибочные геофизические данные.

– Боюсь, что я...

– Я не знал, что там какая-то ошибка. Та, что вызвала землетрясение пять лет назад. Из-за этого к нам туда в нижние дренажные галереи просачивалась бурая вода. Вам это известно? Вряд ли, потому что нам удалось держать это в секрете. Мы не хотели, чтобы общественность тревожилась по пустякам. Мы полагали, что эта проблема незначительна и исправима. Теперь очевидно, что мы были не правы.

Вы, вероятно, изыскиваете какого-то негодяя, чтобы написать вашу историю попроще. Какой-то некомпетентный проектировщик, какой-то подрядчик, использовавший не соответствующие стандарту материалы, какой-то продажный политикан, протолкнувший проект этакой рассчитанной на саморекламу плотины, в которой не было никакого смысла. Но все не так просто. В этой плотине был огромный смысл. Если никакого негодяя там не было, тогда дело в чем-то непознаваемом, что никогда не удастся полностью устранить. То, что знали, и то, что были в состоянии выяснить, мы приняли к сведению. Нас уничтожило то, чего мы не знали.

Оливер оторвался от своей записной книжки.

– Позвольте мне удостовериться, что записал верно. Вы говорите, что землетрясение ослабило основание. Вы полагали, будто укрепили его. Непрочность проявилась снова спустя пять лет и не была замечена, потому что... Почему же она не была замечена? Разве там, на плотине, не было приборов, которые...

– Она не была замечена из-за невероятной вереницы человеческих и механических дефектов, – сказал Рошек, жестикулируя и "повышая голос. – Приборы испортились, давали неверные показания, с них не снимали показаний. На них не обращал внимания главный смотритель, который страдал тем, что не назовешь иначе, как хронический оптимизм. Узнав, что там что-то не в порядке, мы отправили его вниз, когда плотину еще можно было спасти, и он там умер от сердечного приступа или еще от чего-то, черт его дери! И будто этого недостаточно, там был еще один кретин оператор из диспетчерской, который не мог сообразить, что происходит, пока не стало слишком поздно. – Глаза Рошека вспыхнули, в бессильном гневе он сжимал и разжимал кулаки. – Еще одна проблема – фактор времени. Представители властей штата сегодня прибыли туда, на место, чтобы взглянуть... сегодня! Будь это вчера, и всей этой суматохи не случилось бы. Страшно так же, что это стряслось в Калифорнии, где лучшая в мире система обеспечения безопасности плотин, система, за утверждение которой я боролся долгие годы...

Рошек повернул лицо к окну. Оливер пять минут торопливо записывал услышанное, а потом спросил инженера, правда ли, что некий молодой служащий фирмы осознал, что не все в порядке, и провел целую ночь, бесплодно пытаясь поднять тревогу.

– Раз уж не можете отыскать негодяя, нужен герой... так?

– Я всего лишь пытаюсь проверить дошедшие до меня слухи.

– Молодой служащий, – сказал Рошек с неприязнью, – пытался поднять тревогу, которую подняли бы в любом случае.

– Но не так скоро. Он помог выиграть пару часов, разве не так?

– Пять минут, это больше похоже на правду. Нет, беру свои слова назад. Из-за того, что Крамер вызывает у меня отвращение, я не должен отзываться о нем пренебрежительно. То, что он сделал, было замечательно. Возможно, два часа – это справедливая оценка. Спросите кого-нибудь еще. Я не могу быть объективным.

– Правда ли, что вы уволили его, когда он сказал вам, что плотина в опасности, и даже посадили в тюрьму за попытку доказать свою правоту?

Реакция Рошека была настолько взрывной, что слюна так и полетела с губ.

– Но правда и то, что я распорядился освободить из тюрьмы, когда убедился в его правоте. Я приказал назначить его там ответственным за все. А когда увидел его несколько часов назад, было побуждение убить его. Почему? Да потому, что все это было настолько чертовски несправедливым, я просто не мог этого вынести. Рушилось величайшее из когда-либо построенных инженерное сооружение, которое в такой же мере было частью меня, как... как вот эти проклятые костыли. Из-за того, что она рушилась, какой-то самонадеянный молокосос, так до сих пор и не осознавший, насколько он невероятно удачлив, не вложивший ничего, – абсолютно ничего – в создание государства, теперь станет кумиром, тогда как я... Моя жизнь и моя карьера разрушены. Моя...

Он шлепнул себя рукой по глазам и обнажил зубы, словно пытался выдержать ужасную боль и не заплакать. Откинулся обратно в угол сиденья. Водитель лимузина слегка повернулся с выражением сочувствия и приподнял ногу, ослабляя нажим на педаль акселератора, но Рошек раздраженно сказал, чтобы он продолжал ехать и что с ним самим все в порядке.

Лимузин свернул с Харборского шоссе у выезда на Уилшир. Когда Рошек снова заговорил, он был спокоен.

– То, что человек оказался героем, вовсе не означает, что он приятен. Крамер еще работает в нашей фирме, и мы возлагаем на него большие надежды. Он опровергает ложное обывательское представление об инженерах как о неких механических существах без сердца.