Вложи камень

Ситников Константин

Вложи камень

К.И.Ситников

ВЛОЖИ КАМЕНЬ...

I.

Я всегда очень болезненно переживал появление в клубе посторонних и прямо случайных господ. Они производили во мне нервическое состояние одним своим присутствием, громким разговором, удивительною бесцеремонностью. Вот возьмите купца Пчелкина... Да что там купец Пчелкин! Того и жди в клубе женщины. Я так и сказал нашему председателю... что же, думаете, не сказал? "Помилуйте, - говорю, - Валентин Петрович, не хватает только, чтобы в клубе появилась женщина". Он этак ободрительно похлопал меня по плечу: мол, что уж, терпите, голубчик. Пришлось терпеть. А вот морского лейтенанта Обненского я принял тотчас. Это был молчаливый, бледный человек, настолько бледный, что его лицо могло поспорить с белым его кителем. В те дни много говорили о войне с Японией, и атмосфера вокруг лейтенанта стояла такая, будто едва ли не назавтра ему отправляться в боевой поход. Впрочем, не только же о войне мы говорили! Ясно помню, в тот вечер после супа а-ля Royale подавали лосося под полинезийским соусом, и разговор за столом зашел о туземцах Полинезии и об их нелепых суевериях. - Представьте, господа, - рассказывал Андрей Андреевич Ермолаев, известный путешественник, член Географического общества, - эти дикари верят, будто изображение человека, будучи подвергнуто какому-либо повреждению, причинит вред самому человеку. - Эка невидаль, - возразил наш сельский доктор, Павел Антонович Душкин, которого, правда, редко можно было видеть на наших заседаниях последнее время. - В деревнях народ не дальше в развитии пошел ваших дикарей. Намедни едет мужик в город. Молодой, сметливый и, прошу заметить, грамотный. Ну, по обыкновению, спрашивает, не надо ли, Павел Антонович, чего привезти из города. Как не надо. Так и так, говорю, брат, кончилась у меня ртутная мазь. Сифилис, знаете, в деревнях... Что же, пишу на бумажке. А он не берет. Не берет, и что ты будешь делать! Что, говорю, Ваня, никак боишься чего?.. Так он мне отвечает: там про болезнь дурную написано, так я через то заразиться боюсь... А вы туземцы говорите. Хе-хе. - Я нынче странный случай сифилиса наблюдал, - сказал вдруг задумчиво профессор Иннокентий Филиппович Изборский, знаменитый доктор с очень дорогой частной практикой. - Признаться, я даже зашел в тупик. - Что такое, профессор? Как так? Вы да в тупик! - раздалось сразу несколько голосов за столом. Среди нас было немало молодых врачей, и медицинские темы неизменно вызывали общий интерес. - Это несомненно сифилис, - сказал Иннокентий Филиппович, - а между тем протекание его довольно странно. Вот, видите, не вдаваясь в тонкости... И он описал несколько необычных проявлений болезни. - Особая, я бы сказал пугающая, странность заключается именно в быстроте развития заболевания. Несколько дней, и больной превращается в совершенную развалину, как если бы он уже много лет страдал сифилисом обыкновенным. - Что же это означает? - спросил кто-то. - А то и означает, - сказал Иннокентий Филиппович, - что мы встретились с совершенно новою и необычайно опасною формою сифилиса, доселе не известной науке. - Или хорошо забытою старою, - возразил незнакомый мне голос. Негромкий, спокойный, он обладал скрытым магнетизмом. Все головы разом повернулись в сторону лейтенанта. - А вы почем знаете? - спросил купец Пчелкин. Лейтенант Обненский слабо улыбнулся тонкими, бледными губами. - Простите, господа, - сказал он все так же негромко, - что я позволил себе вмешаться в вашу специальную беседу, однако, по случайности, которую я не могу не назвать счастливой, несколько месяцев назад я сделался обладателем одной старинной рукописи, имеющей, как мне представляется, прямое отношение к делу. Именно быстрота протекания болезни, о которой говорил доктор, заставляет меня думать... Да, впрочем, вы сами легко убедитесь. Это японский медицинский трактат IX века.*) По времени он относится к периоду Дзёган, однако написан он китайскими чернилами на шелке, в манере, известной под названием емакимоно и свойственной скорее периоду Нара... - Вы, я гляжу, неплохо разбираетесь в японских рукописях, - заметил Андрей Андреевич. - О, - скромно улыбнулся лейтенант. - Скорее я неплохо разбираюсь в одной только этой рукописи, поскольку, движимый необъяснимым для меня самого любопытством, я постарался узнать о ней все, что было в моих силах. Смею надеяться, мне удалось правильно разобрать большую часть иероглифов, и, если вы мне сейчас позволите, я зачитаю вам небольшой отрывок из нее. Под одобрительный шум он вынул из кителя плоский кожаный футляр, в котором оказался манускрипт тонкого белого шелка, украшенный цветными миниатюрами. Мы тотчас столпились вокруг него, и даже Иннокентий Филиппович соизволил вставить в глаз монокль. - Любопытственно будет послушать, что нам сейчас зачитают, - сказал купец Пчелкин, наливая себе полную рюмку водки. Он да Иннокентий Филиппович были единственные, кто не тронулся с места. Все остальные, даже почтенный наш председатель Валентин Петрович Полозков, обступили лейтенанта вокруг, с любопытством разглядывая древний манускрипт. Ручаюсь, большинству из нас прежде никогда не доводилось видеть ничего в этом роде. Миниатюры были необычайно правдоподобны и одновременно фантастичны. На одной был изображен японец в окружении трех полуобнаженных баядер, которые оплетали его своими гибкими телами, как змеи. При этом из их сладострастных уст выползали длинные, узкие языки с раздвоенными концами. - Так я начну, - сказал лейтенант. - Начинайте же скорей! Он приступил. Ниже я привожу точную выдержку из означенного труда, сделанную в тот же вечер самим лейтенантом Обненским по моей просьбе: "Ката-шине-каза (видите ли, вставил лейтенант, это - название, и оно не переводится, скажу только для ясности, что словом каза обозначаются здесь все болезни венерического рода. Так я продолжаю), или сыпь в паху. В поперечных складках между бедром и животом появляется сначала краснота, потом припухлость, сопровождаемая мучительною болью и жаром; через некоторое время припухлость нагнаивается, затем нарыв вскрывается и из него вытекает много гноя..." Здесь нет нужды приводить весь трактат, приведем лишь окончание главы: "Нопдо-фуки-каза, сыпь в зеве. Яд сыпи в крайней плоти поражает верхние части тела, лицо и голову. Болезнь продолжается всего несколько дней. Разрушаются голова, кожа, кости. Далее поражаются уши, появляется сыпь в носу или слепота. Иногда также опухают или становятся болезненными нижние конечности. Больные подвергаются процессу гниения. Яд разрушает все тело, яички покрываются набухшими и гангренозными пустулами, появляется множество дефектов ткани. Наконец, разрушается вся поверхность тела." - Вот, господа, - сказал лейтенант Обненский, закончив чтение, - извольте видеть. Я не доктор, но скажите, отвечает это описание вашему случаю? Все оборотились к профессору Изборскому. Даже купец Пчелкин с рюмкою водки в руках и тот подался вперед. Иннокентий Филиппович важно уронил монокль в ладонь и покивал головою: - Что ж, - молвил он. - Это весьма вероятно. - В таком случае, что же, - сказал Павел Антонович, - выходит, эта позабытая форма только притухала, чтобы потом снова заявить о себе. Но позвольте, ведь где-то же она должна была сохраняться все это время? - Полагаю, сие так и суждено остаться тайною природы, - сказал Андрей Андреевич. - Аминь, - заключил купец Пчелкин и, опрокинув в бороду очередную рюмку, с необыкновенно важным и самодовольным видом обратился к лейтенанту: - А что, желательно узнать, на каком судне изволите служить? У вас это, кажется, так называется? - Да, на судне, - скромно подтвердил лейтенант, ставший нечаянно героем вечера. - Эскадренный броненосец "Ослябя".**) Разговор перешел на военно-патриотическую тему, и теме медицинской была дана временная отставка. Андрей Андреевич сказал, что нам, по примеру германского кайзера Вильгельма II, следовало бы для каждой библиотеки отпечатать копию "Влияния морской мощи на историю",***) тогда бы, возможно, мы имели больший успех, чем десять лет назад китайцы. Потом заговорили об Англо-японском альянсе, торпедах с пропеллером, скорострельной артиллерии и новейших пулеметах. Валентин Петрович, только что вернувшийся из Италии, рассказал о прошедшей в Миланском театре а-ля Скала опере "Мадам Баттерфляй" с музыкой Джиакомо Пуччини, который видел постановку Лонга в Лондоне.