Перекресток

Дмитрий помотал головой и растерянно сгреб бутылки с пивом со стола.

Открывая ее, Дмитрий тоже услышал песню. Певучие люди жили в этой странной гостинице, которую почему-то именовали Перекрестком.

В соседнем номере кто-то негромким, но полным скрытой силы пел:

Deep blue sea, baby, deep blue sea,

Deep blue sea, baby, deep blue sea,

Deep blue sea, baby, deep blue sea,

Hit was Willy, who got drowned in the deep blue

sea... *

В синем море, детка, в синем море,

В синем море, детка, в синем море,

В синем море, детка, в синем море,

Нашего Вилли Бог прибрал - в глубоком синем море...

(англ.)

Глава четвертая

В номере он снял потную футболку, открыл дверь на лоджию и сел на постель, открывая бутылку пива расческой.

Сделав большой глоток, он откинулся на подушку и начал собирать воедино события прошедшего дня. Даже не дня, а последних часов - ведь ничего особенного с ним в городе не происходило. Перекресток... Надо же! Случайный знакомый, по стечению обстоятельств имеющий фамилию и имя героя известных фантастов, отправил его в гостиницу.

Странная оказалась гостиница, двери в ней открываются черт знает куда, в баре сидит бармен из придуманного этими фантастами международного космопорта Мирза-Чарле. По коридору ходит худой долговязый длиннолицый человек, которого называют Леонидом Андреевичем и который, судя по его желанию полежать на травке, тоже является известным литературным героем. И встретиться он должен с неким Кондратьевым, также довольно известной литературной личностью.

Баскунчак вспомнил разговор двух соседей, подслушанный им днем на лоджии, и похолодел. Что там говорил этот самый Владимир? Все мы стажеры на службе у будущего? Таа-ак... И с какого времени он начал заикаться? Правильно, заикаться он стал после полета к Амальтее, его при аварии током ударило.

Но так не бывает! Этого просто не могло быть.

Расскажи такое Шахову, редактор просто посоветует пить меньше, а если об этом Имперян узнает, шуточек и подкалываний со стороны старой имперечницы хватит до конца года.

Баскунчак вышел на балкон.

Мир уже погрузился в ночную тьму. В воздухе царила духота, в которой запахи нагретого асфальта и камня причудливо смешивались с ароматами трав и листвы деревьев, которыми был засажен близкий, но невидимый во тьме Курган Славы.

Небеса усеивали звезды, на востоке сияло сразу шесть одинаковых красных звезд, опускающихся почти до горизонта. Такого тоже не могло быть. Не могли шесть явственно красных звезд образовывать такое необычное созвездие! Конечно, Баскунчак особыми знаниями о звездном небе не отличался, но все-таки изредка поглядывал на звездное небо, а потому твердо знал, что в Северном полушарии такого созвездия быть не может.

Он долго вглядывался в незнакомое созвездие, с удовольствием отхлебывая из бутылки ледяное пиво, и гадал, что же такое он все-таки видит, пока не понял, что разглядывает огни телевизионной вышки, стоящей на Кургане Славы. А вот эта отдельно краснеющая звезда была всего лишь предупредительным огоньком, обозначающим острое окончание меча центральной фигуры Мемориала.

Потом он нашел Марс. Какие-то неясные воспоминания нахлынули вдруг, что-то у него было связано с красной звездочкой, но что именно их связывало, Баскунчак не мог понять.

Он досадливо чертыхнулся и вновь вернулся в номер.

Надо было ложиться спать, чтобы быть бодрым и свежим, да и забот на завтрашний день у Баскунчака хватало. По телевизору шел очередной американский боевик, то и дело прерываемый рекламой. Если бы не реклама, Дмитрий, быть может, и посмотрел фильм, тем более что актеры в нем снялись именитые и на пиротехнику создатели фильма денег не жалели, а уж кровь лилась в фильме рекой. Однако рекламные ролики отбивали всякую охоту смотреть на экран, а смотреть сессию Царицынской думы или богослужение по случаю открытия храма Серафима Саровского стал бы только сумасшедший командировочный, поэтому телевизор Баскунчак выключил безо всякого сожаления.

Некоторое время он лежал на постели, пока не понял, что уснуть не сможет. Слишком уж дикие мысли приходили ему сегодня в голову. Дмитрию казалось, что он играет главную роль в каком-то любительском спектакле, а зрители терпеливо ждут, как именно он отреагирует на ту или иную несообразность. Невнятные объяснения бармена, которого просто не могло быть в здешнем баре, только подогревали любопытство Баскунчака. Все выходило как в бородатом анекдоте - оказавшись в берлоге, попробуйте не думать о страшном медведе хотя бы сорок секунд, и вы убедитесь, что все это просто сон.

Ближе к полуночи он поднялся и принялся надевать любимую клетчатую рубашку.

Гостиница спала. Она была тиха и неподвижна, как ночной лес, как спящая река, ленивым шелестом накатывающая волны на песчаный берег, она была неслышна и невидима, как здоровый организм таинственного существа, в котором укрылась ночь, она казалась спящим драконом, в пасти которого осторожно двигался Баскунчак по красному ковровому покрытию, сейчас напоминающему шершавый язык.

Коридоры были едва освещены и из-за этого казались загадочными.

Спустившись по лестнице, Баскунчак оказался в холле.

Ряды дверей голубовато сияли в полутьме просторного помещения, слабо мерцающие двери выглядели как зрачки чудовищного многоглазого существа, с ленивым любопытством наблюдающего за крадущимся Дмитрием и, возможно, размышляющего, схватить его сейчас или дать прикоснуться к непонятным тайнам.

Дмитрий ощущал гулкое биение сердца в груди. Во рту пересохло, нервы были напряжены, и журналист казался себе пружиной, готовой стремительно развернуться при малейшем намеке на опасность.

В холле никого не было.

Мысленно вздрагивая и машинально напрягая вслед своим испугам мышцы, Баскунчак осторожно толкнул ближайшую дверь.

За дверью был день.

Он стоял на дороге.

Дорога была странная. Совершенно прямая, она выходила из-за мутно-синего горизонта, рассекала круг земли напополам и уходила снова за мутно-синий горизонт, туда, где что-то очень далекое и большое невнятно вспыхивало, мерцало, двигалось, вспучивалось и опадало. Дорога была широкая, она матово отсвечивала на солнце, и полотно ее как бы лежало поверх степи массивной, в несколько сантиметров толщиной, закругленной на краях полосой какого-то плотного, но не твердого материала. Дмитрий ступил на нее и, удивляясь неожиданной упругости, несколько раз легонько подпрыгнул на месте. Это, конечно, не был бетон, но это не был и прогретый солнцем асфальт. Что-то вроде очень плотной резины. От этой резины шла прохлада, а не душный зной раскаленного покрытия. И на поверхности дороги не было видно никаких следов, даже пыли на ней не было. Дмитрий наклонился и провел рукой по гладкой, почти, скользкой поверхности. Посмотрел на ладонь. Ладонь осталась чистой.