Лето ночи

Ван Сайк? А может, что-нибудь еще хуже?

Майк вздрогнул и посмотрел в окно, но сквозь мутное стекло ничего не увидел, как будто на улице уже стемнело. Однако сквозь щель, оставленную у двери, еще пробивался слабый свет.

Майк опустил кровать на место, убедился, что газета и журнал лежат в том виде, в каком он нашел их, и бросил одеяло на кровать так, чтобы оно скрывало яму, хотя в этом-то как раз нужды не было: внутри хибары царил такой мрак, что дыры никто бы не заметил, даже не будь здесь кровати. Он тоже никогда бы не обнаружил это жуткое отверстие, если бы не тошнотворный запах, от которого можно упасть в обморок.

По-прежнему стоя на коленях, Майк вдруг вообразил, как из дыры высовывается белая, как личинка червя, рука и тянется к нему из-под кровати… хватает его за запястье, сжимает локоть…

От эрекции не осталось и следа. На секунду Майку показалось, что его вот-вот вырвет от страха и отвращения. Он крепко сжал веки, приоткрыл рот, чтобы меньше чувствовать ужасный запах, и принялся беззвучно молиться.

Он прочел «Аве Мария», потом «Отче наш», но ничего не помогало.

Майку показалось, что он слышит крадущиеся шаги по траве, возле самой стены сарая…

Не помня себя от ужаса, он бросился к двери, распахнул ее и кинулся бежать, не заботясь о том, что его могут увидеть, а только стремясь оказаться как можно дальше от этой жуткой дыры, от этого страшного места.

На кладбище никого не было. Сумерки сгустились. Далеко на востоке, чуть выше верхушек деревьев, на потемневшем небе вспыхнула одинокая звезда. Лес казался совсем черным, хотя долгий летний вечер пока не уступил место ночи. Ярдах в двадцати от Майка на высоком надгробии сидел краснокрылый дрозд и словно разглядывал его.

Мальчик быстро пошел прочь, но тут вспомнил про замок. Минуту поколебавшись и обозвав себя идиотом, он вернулся к сараю, подобрал присмотренный заранее камень и, прижав металлическую пластину к косяку, начал загонять на место шурупы. Последний пришлось вкручивать с помощью ножа, и Майк заметил, как дрожат руки.

«Если из той дыры что-то выползает, как оно выбирается из лачуги? Может, через окно?» – размышлял он, но, спохватившись, запретил себе даже думать об этом.

Нож соскользнул с головки шурупа и вонзился в мизинец. Капли крови падали в траву возле двери, но Майк, не обращая внимания на рану, продолжал свое дело и наконец подтянул шуруп на последние пол-оборота.

Теперь все. Выполнено, конечно, не лучшим образом. От внимательного взгляда не скроется, что пластину сняли, а потом прикрутили обратно. Ну и что?

Майк повернулся и торопливо зашагал по дорожке.

На Шестом окружном не было ни единой машины. Майк бегом помчался вниз по склону холма, молясь про себя, чтобы тени в ложбине не были такими темными. В лесу по обе стороны от дороги уже, казалось, стояла глубокая ночь.

Дорога пошла вверх, и Майк перешел на шаг. Запертый бар «Под черным деревом» смотрел на дорогу черными глазницами окон. Ничего необычного в этом не было: по воскресеньям спиртное продавать запрещалось, но вид пустой автостоянки перед небольшим строением был пугающим. Слева по-прежнему возвышался лес. Цыганская дорога была где-то за ним, но справа уже потянулись кукурузные поля и было чуть светлее. Впереди, всего лишь в паре сотен ярдов, уже показался перекресток, где шоссе пересекала Джубили-Колледж-роуд, а оттуда будет видна водонапорная башня Элм-Хейвена, до которой останется пройти около трех четвертей мили.

Майк чуть успокоился и пошел медленнее, ругая себя за трусость, когда позади вдруг послышался негромкий шорох гравия. Это не было похоже на шум приближающейся машины – шаги явно принадлежали одинокому пешеходу.

Не сбавляя шага, мальчик оглянулся, пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

Заметив на вершине холма тень, отделившуюся от черноты леса, он поначалу подумал, что это кто-то из ребят, хотя на таком расстоянии трудно было узнать, кто именно. Майк смог различить только старомодную бойскаутскую шляпу и форму. Расстояние между ними составляло не более пятнадцати ярдов.

Однако уже через пару минут Майк понял, что незнакомец на дороге совсем не мальчик, а вполне взрослый парень лет двадцати с лишним и форма на нем не бойскаутская, а военная. Похожие мундиры Майк видел на старых фотографиях. Бледное лицо солдата в сумеречном свете казалось восковым и словно размытым, лишенным каких-либо черт, ни бороды, ни усов не было.

– Эге-гей! – приветственно прокричал Майк и помахал рукой. Конечно, он не знал этого солдата, но все же почувствовал, как отлегло от сердца: это не Ван Сайк.

Молодой солдат не ответил на приветствие. Майк не видел его глаз, но почему-то решил, что тот, возможно, слеп. Он не бежал, а шел широким, будто строевым, шагом, высоко поднимая напряженно выпрямленные ноги, однако быстро настигал Майка. Расстояние между ними уже сократилось ярдов до десяти, и мальчик явственно видел латунные пуговицы на коричневом мундире и странные, цвета хаки, полоски ткани, подобно бинтам обмотанные вокруг ног солдата. Подбитые гвоздями высокие ботинки скрипели по гравию. Майк вновь попытался рассмотреть лицо незнакомца, но густая тень от широких полей шляпы и темнота вокруг не позволили ему это сделать.

Теперь молодой парень маршировал так быстро, что Майк уже не сомневался в его намерениях: солдат хочет его догнать и изо всех сил старается сократить разделяющую их дистанцию.

«Вот дьявол!» – выругался про себя Майк и с тревогой подумал, что теперь надо будет каяться на исповеди еще в одном грехе: придется признаться отцу Кавано, что произнес плохое слово.

Он повернулся и бросился бежать по Джубили-Колледж-роуд – к темнеющим вдали деревьям, к Элм-Хейвену.

Лоренс, младший братишка Дейла, боялся темноты. Насколько мог судить сам Дейл, этот восьмилетний мальчишка не боялся больше ничего на свете. Он мог забраться натакую высоту, о какой никто другой – кроме разве что Джима Харлена – не осмеливался и помыслить. Лоренс с полнейшим хладнокровием бросался на обидчика, даже если тот был вдвое старше и в полтора раза крупнее его самого. Опустив голову и отчаянно молотя кулаками, он упрямо продолжал драться, не обращая внимания на тумаки, которые давно бы заставили любого другого из ребят со слезами покинуть поле боя. Кроме того, Лоренс презирал опасность и обожал проделывать рискованные трюки: он отважно слетал на велосипеде с самых высоких трамплинов, какие только удавалось отыскать, а когда по условиям очередной безрассудной затеи требовался кто-то готовый лечь перед трамплином в качестве дополнительного препятствия, через которое будут прыгать другие, единственным добровольцем опять же оказывался он сам. Он был блокирующим полузащитником в футбольной команде и играл против парней, которые были гораздо старше его. А еще Лоренс мечтал, чтобы его упаковали в картонную коробку и сбросили с самой высокой вершины Козлиных гор. Дейл был уверен, что отчаянная храбрость и полное пренебрежение опасностью когда-нибудь сослужат братишке плохую службу и в один прекрасный день помогут благополучно угробиться.

Но Лоренс боялся темноты.»

Больше всего его пугал мрак на лестничной площадке второго этажа их дома и в спальне.

Дом, в котором жили Стюарты, с тех пор как пять лет назад переехали сюда из Чикаго, был довольно старым. Выключатель, расположенный у подножия лестницы, был соединен с небольшой люстрой, висящей в холле у входа, при этом лестничная площадка наверху, через которую требовалось пройти, чтобы добраться до спальни мальчиков, оставалась неосвещенной. И, что еще хуже, по крайней мере с точки Лоренса, в самой спальне не было настенного выключателя около двери. Чтобы зажечь свет, нужно было добраться до середины погруженной во тьму комнаты, отыскать там свисавший с потолка шнур и дернуть за него. Это мероприятие Лоренс откровенно ненавидел и всегда просил Дейла подняться наверх первым.

Однажды, когда они с братом укладывались спать при свете ночника, Дейл поинтересовался, чего, собственно, Лоренс так боится. Ведь это, в конце концов, их собственная комната.