Тайна взорванного монастыря

— Это, как вы понимаете, служебная тайна, — усмехнулся Миша.

— Да какая там тайна! — махнул рукой смотритель. — Про многих весь окрестный люд знает. Вон, хоть братья Неверкины. Пьяницы и мелкие воры. Все про них говорят, что их бы давно укатали, если б они не сотрудничали с милицией.

— Ну, насчёт конкретных имён все равно трепаться не будем, — хмыкнул Миша.

— Так я уверен, они были среди тех, к кому милиция обратилась, чтобы прощупать Гришку, Петько и Скриппицына, — проворчал смотритель.

— Повторяю, без комментариев, — сказал Миша. — Так вот продолжаю свою историю. Гришка ни к кому за защитой не обращался. А поведение Петько и Скрипицына вообще представлялось совсем странным. Во-первых, они должны были понимать, что Гришка — не из тех, . кого запросто можно прижать к ногтю. Гришка был мужик суровый, и большим уважением пользовался, за свою ловкость рук, за умение в любую щель просочиться и любую ценность взять, на которую он сам глаз положил или которую ему заказывали, как бы там эта ценность ни охранялась. Если бы он потребовал объявить Петько и Скрипицына изгоями, которым никто не имеет права оказывать помощь, то, скорей всего, к его требованию прислушались бы и Петько со Скрипицыным нападение на Гришку сто раз икнулось бы. И, во-вторых, Петько и Скрипицын не могли не понимать, что милиция спит и видит как бы упечь их назад за решётку, поэтому любая выходка, которую они совершат до окончания своего условного срока, может стоить им многих лет свободы. С теми, кто нарушает условия досрочного освобождения, милиция не церемонится, и суды тоже. И ведь они не могли быть уверены, что Гришка, разозлившись, не даст показания против них, или что они, в горячке, перестараются и нанесут Гришке такие увечья, после которых, и его показания не понадобятся — увечья, которые сами по себе тянут на статью!.. Выходит, что-то очень важное было на кону, что-то очень важное они с Гришкой не поделили, раз решились прибегнуть к таким крутым мерам воздействия. Вот милиция и пыталась выяснить, что же это такое могло быть…

— И что-нибудь выяснили? — спросил я.

Миша вздохнул.

— С тех пор больше десяти лет прошло, так что можно рассказать в общих чертах — не называя, разумеется, имён осведомителей. Был тут у нас журналист, в местной газете, из отъявленных охотников за сенсациями… «Врун, болтун и хохотун», говоря словами Высоцкого. Уже потом, он в Питер перебрался, и как-то закрепился там, хотя на первые роли в разоблачительной журналистике не вылез, на что он очень надеялся. То ли закалки не хватило, то ли чего ещё, не знаю… Но мужик он был ничего, свойский, и подходы находить умел, чтобы раскрутить собеседника. Готовил он в то время очередную резкую статью о бессилии милиции, когда дело касается грабежей дач — ну, тех дач, где люди только летом живут, а на зиму запирают наглухо. Вот так в мае приедут — а двери и окна взломаны, все разорено, разграблено и загажено… Чего там говорить, если до сих пор эта проблема стоит, и сейчас даже покруче стало. Ну, потому что народ вообще зубы на полку кладёт, вот и «бомбит» все пустующие дачи с удвоенной яростью, все вплоть до старых простынь и утюгов выгребая. Про алюминиевую посуду я уж и не говорю — алюминий дороже всего идёт в пунктах скупки металла, что официальных, что подпольных, и две кастрюли потянут на хорошую выпивку… Впрочем, ладно. Суть в том, что этот журналист даже при таких своих резких статьях умудрялся сохранять хорошие отношения с милицией, и вот поступил сигнал — от одного из тех, кого подозревали в ограблениях дач…

— И кому эти ограбления сходили с рук, потому что он других грабителей милиции сплавлял, — едко ввернул Виссарион Северинович.

— Ну, тут мы будем придерживаться принципа, что «не пойман — не вор», — заметил Миша. — Мало ли о ком какие слухи ходили, и очень часто эти слухи оказываются несправедливыми, так что как милиция может на них ориентироваться?

— Рассказывайте! — фыркнул смотритель. — Как будто у нас и по слуху упечь не могут, коли охота припрёт…

— Ой, дед! — рассмеялся Миша. — Не зря твой язык однажды довёл тебя до беды! Смотри, опять допрыгаешься!

— Не допрыгаюсь, — ехидно возразил смотритель. — У нас теперь свобода и демократия. Вот я сейчас при тебе, представителе органов, президента обругаю, и мне ничего не будет, так?

— Так, — согласился Миша. — Но тогда, выходит, и спорить не о чём. И вообще, вы хотите до конца эту историю дослушать или нет?

— Хотим, хотим! — сразу же сказал я.

— Разумеется, хотим, — признал Виссарион Северинович. — Но как же поправки не вносить, если они сами напрашиваются?

— Ну, вы у нас известный боец за правду, — хихикнул Миша.

— Разумеется, — гордо согласился Виссарион Северинович. — Правда для меня дороже всего. Но ты рассказывай, рассказывай.

— …В общем, — продолжил Миша, отхлебнув чаю, чтобы взять паузу и собраться с мыслями — похоже, постоянные наскоки смотрителя маяка несколько его сбили, — поступила информация, что журналист, по ходу разговора, интересовался стычкой Гришки с Петько и Скрипицыным, и тем, почему милиция отпустила Петько и Скрипицына: потому ли, что улик не нашлось на уголовное дело или потому, что Петько и Скрипицын сумели откупиться. Информатор задал вопрос, как они могли откупиться, нешто у них деньги есть? «Я так слышал, что есть, — сказал журналист, — и немалые. И, вроде бы, полученные законным путём, разве не доходило до тебя такого?» Ну, это было уже совсем интересно, и милиция стала думать, как бы порасспрашивать журналиста так, чтобы не подставить информатора. Решили ещё одну «подсадную утку» ему подсунуть — явился к нему другой информатор…

— …Стукачик, — упрямо ввернул смотритель маяка.

— Ладно, стукачик, — покорно согласился Миша. — И говорит ему этот… — он замялся, выбирая между словами «стукачик» и «информатор», а потом вдруг, с улыбочкой вдохновения, проговорил, — стукатор, — и победоносно поглядел на Виссариона Севериновича. Виссарион Северинович удовлетворённо кивнул, и Миша продолжил. — …Что, мол, слышал он, что журналист мастерит такую-то статью, и готов ему материала подкинуть, потому как сам дачи периодически «бомбит», но с условием, чтобы его имя осталось в тайне… И с ещё одним условием: чтобы разговор шёл под водочку или под самогончик. Тогда сухой закон ещё свирепствовал, хоть и не так, как сразу по его введении, поэтому со спиртным плоховато было…

— Тогда со всем плоховато было, — проворчал Виссарион Северинович. — Гнали из чего ни попадя, потому что сахара и дрожжей тоже было не достать. Очень неплохо из сухого кваса получалось. Берёшь, значит, пачку сухого кваса на ведро воды, добавляешь…

— Виссавериныч, не при ребёнке же! — перебил его Миша.

— Да какой он ребёнок! — возразил смотритель. — И вообще, дети ведь не на необитаемом острове живут, они и не такие разговоры взрослых слышат. Что до меня, то я тогда наловчился из крапивы гнать. Берёшь крапивы, порубишь мелко, несколько крупных сладких яблок для закваски — свёкла тоже идёт, но свёкла хуже — ещё кой-какие добавки, но это уже, как говорится, секрет фирмы, зальёшь водой, полную кадушку, с плотной крышкой, чтоб, значит, перебродило нормально, и уже саму брагу хлебать можно, брага получается роскошная, с такой отдушкой травяной, что закачаешься, а уж если перегнать, то вообще упадёшь!..

Миша не выдержал и расхохотался.

— Ой, Виссавериныч, брось заливать!

— А я не заливаю! — обиделся смотритель (притворно обиделся, по-моему). — Я один раз так славно перегонял, что до восьмидесяти пяти градусов нагнал! По спиртометру проверял, честное слово!

— Виссарион Северинович! — взмолился я (хотя вообще-то я всегда рад был слушать его байки. — Мы ведь так никогда до конца не дойдём, а ведь история становится всё интересней и интересней! Дайте дослушать — а вы потом все отдельно расскажете.

— Хорошо, хорошо, молчу, — добродушно согласился Виссарион Северинович. Видно, и ему было интересно узнать, чем дело кончилось. — Ну? — обратился он к Мише.