Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 25 из 26



– На каких условиях? – спросил Уинстон Гест. – Что было предметом торга?

Купер улыбнулся.

– Голдвин сказал Сэму Вуду – теперь он режиссер фильма вместо Демилля, – что позволит мне сняться в „По ком звонит колокол“, если Вуд возьмет меня на роль в фильме на бейсбольную тему.

– Когда будет сниматься этот фильм, сеньор Купер? – спросил Геррера Сотолонго.

– Он уже готов, доктор, – ответил актер. – Мистер Голдвин поставил условием, чтобы его сняли до того, как я начну работать в „Парамаунте“. Его скоро выпустят на экраны. Он называется „Гордость „Янки“. Я играю там Лу Герига.

– Лу Гериг! – вскричал Ибарлусия. – О да! Но ведь вы не левша, сеньор Купер.

Купер улыбнулся и покачал головой.

– Меня пытались научить бить слева, – с сожалением произнес он. – Но, боюсь, я не слишком преуспел. Я вообще никогда не любил бейсбол. Надеюсь, им удастся поправить дело искусным монтажом.

Я во все глаза смотрел на Купера. Он ничуть не напоминал Герига. Я следил за карьерой Лу с 1925 года, когда он начал выступать за „Янки“. В июле 1932 года я слушал по радио репортаж о матче, в котором Гериг осуществил одну за другой четыре перебежки „домой“ на протяжении одной игры. За семнадцать лет пребывания в команде Стальной Жеребец сыграл без перерыва 2130 матчей с уникальной результативностью.

4 июля 1939 года я взял первый отпуск за пять лет, чтобы съездить в Нью-Йорк на стадион „Янки“ – билет обошелся мне в восемь долларов, целое состояние – и увидеть его прощание с бейсболом. Гериг умер в прошлом году, в июне 41-го.

Ему было тридцать семь лет.

Я смотрел на Купера, думая о том, каким самонадеянным человеком нужно быть, чтобы пытаться сыграть Герига в кино.

Словно прочитав мои мысли, актер пожал плечами и сказал:

– Я не годился на эту роль, но Гериг не возражал. Я провел немало времени с Беби Рутом и другими…

– Ш-шш! – зашипел Хемингуэй.

В наступившей тишине мы слышали звон цикад, песни ночных птиц, рокот одинокого автомобиля на шоссе, смех и музыку, доносившиеся из усадьбы на вершине соседнего холма.

– Проклятие! – рявкнул Хемингуэй. – Этот ублюдок Стейнхарт опять устроил вечеринку. А я ведь его предупреждал!

– Господи, Эрнест, – сказала Геллхорн. – Прошу тебя, не надо…

– У вас с ним война, Эрнестино?! – по-испански вскричал Ибарлусия.

– „Si“, Пэтчи, – ответил Хемингуэй, вскакивая на ноги. – Это война. – Повернувшись к дому, он воскликнул:

– Рене! Пичило! Оружие! Тащите оружие и боеприпасы!

– Я иду спать, – заявила Марта Геллхорн. Она встала, наклонилась к Куперу, поцеловала его в щеку и добавила:

– Увидимся утром, Куп. – Остальным она бросила:

– Доброй ночи, джентльмены, – и отправилась в дом.

Мальчик-слуга Рене и Хосе Герреро, который ухаживал за садом и бойцовыми петухами Хемингуэя – знакомя меня с ним, писатель назвал его Пичило, – вынесли из дома ящики с фейерверками и длинные полые бамбуковые шесты.

– Уже поздно, – сказал я, отставив бокал с вином и поднимаясь на ноги. – Мне пора…

– Чепуха, Лукас, – отрезал Хемингуэй, протягивая мне полутораметровый шест. – У нас каждый человек на счету.

Выбирай боеприпасы.



Купер, Уинстон Гест и Ибарлусия уже сбросили пиджаки и закатывали рукава. Доктор Сотолонго посмотрел на меня, пожал плечами, снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку своего кресла. Я последовал его примеру.

„Боеприпасов“ было два ящика – сигнальные ракеты, рассыпные фейерверки, бутылочные бомбы, дымовые шашки и шутихи.

– Вот эту штуку очень удобно запускать вашим устройством, господин Лукас, – сказал Ибарлусия, протягивая мне ракету с коротким запалом. Он улыбнулся и кивком указал на мой бамбуковый шест.

– У всех есть зажигалки? – осведомился Хемингуэй.

У нас с Купером зажигалки были.

– Долго ли тянется ваша вражда? – спросил Купер. Он сдерживал улыбку, но краешки его губ то и дело подрагивали.

– Довольно долго, – ответил Хемингуэй.

Звуки фортепиано и смех доносились из дома, стоявшего к северо-востоку. Дом Стейнхарта был единственным крупным зданием на соседнем холме – чуть ниже финки Хемингуэя, но гораздо старше и обширнее, если судить по сиянию электрических огней, пристройкам и фронтонам, проглядывавшим сквозь деревья.

– Пэтчи, Волфер и доктор, вы знаете, что нужно делать, – сказал Хемингуэй, усаживаясь на корточки у края террасы и пальцем рисуя схему на влажной почве. Он уже снял пиджак и галстук и, по-видимому, чувствовал себя гораздо лучше с расстегнутым воротом. Его палец чертил линии и петли, как будто он рисовал планы футбольных комбинаций. – Мы проникаем сюда сквозь деревья. Куп, – прошептал писатель. Все сгрудились вокруг него. Актер улыбался. – Это финка… Это усадьба Стейнхарта… вот здесь. Мы проникаем сюда сквозь деревья… колонной по одному… и пересекаем границу противника вот здесь, у ограды. До тех пор, пока не окажемся по ту сторону вот этой стены, сохраняем полную тишину. Открываем стрельбу только по моему приказу. И уж тогда мы зададим им перцу!

Купер приподнял бровь.

– Если я правильно понял, вы не хотите, чтобы ваш сосед устраивал вечеринки?

– Я предупреждал его, – проворчал Хемингуэй. – А теперь набивайте карманы.

Мы запаслись ракетами, дымовыми шашками и большими шутихами. Ибарлусия и Гест накинули на плечи связки фейерверков, словно патронташи. Вслед за писателем мы прошагали по саду и полю, перелезли через невысокую каменную стену, спустились по холму и пробрались сквозь частокол деревьев, которые отделяли нас от огней и шума вечеринки Стейнхарта.

Я понимал, что наша затея – чистое ребячество, но мои гормональные центры, по-видимому, об этом даже не догадывались. Сердце учащенно билось, и я был переполнен ощущением растянутого времени и обостренных чувств, всегда сопровождавшим меня при определенных обстоятельствах.

Хемингуэй приоткрыл калитку сетчатого забора, пропуская нас внутрь, и прошептал:

– Будьте осторожны, когда начнется стрельба. Говорят, при появлении непрошеных гостей Стейнхарт спускает собак и принимается палить из пистолета двенадцатого калибра.

– Матерь божья, – по-испански пробормотал доктор Сотолонго.

Мы сидели на корточках, пока Хемингуэй вновь не занял место во главе отряда – я мысленно отметил единодушие, с которым мы признали за ним лидерство, и ту легкость, с которой он взял на себя эту роль, – после чего следом за ним преодолели еще один небольшой подъем, пробираясь сквозь редеющую полосу манговых деревьев и пересекая пустырь. Наконец мы остановились у каменной стены высотой по пояс – вероятно, ей было не меньше сотни лет.

– Еще двадцать метров, – прошептал Хемингуэй. – Мы обойдем усадьбу слева и займем позицию для стрельбы прямой наводкой по столовой и террасе. Куп, ты пойдешь за мной.

Потом доктор, потом Пэтчи, а Лукас прикроет тылы. Домой возвращаемся самостоятельно, поодиночке. Я прикрою ваш отход у забора.

Гарри Купер улыбался. Щеки Уинстона Геста раскраснелись. Я увидел, как в темноте сверкнули белоснежные зубы Ибарлусии. Доктор вздыхал, качая головой.

– Это может плохо отразиться на твоем артериальном давлении, Эрнестино, – сказал он по-испански.

– Ш-шш! – прошипел Хемингуэй. Он с ловкостью кота перепрыгнул через каменную стену и начал беззвучно подниматься по холму.

Как только мы засели в кустах, менее чем в пятнадцати метрах от ярко освещенной террасы Стейнхарта и широких стеклянных дверей столовой, Хемингуэй подал нам сигнал заряжать. Все принялись возиться с ракетами и шашками.

Я пожал плечами и повернулся спиной к цели. Никакая сила на свете не заставила бы меня швырять огнеопасные предметы в дом одного из самых влиятельных жителей Гаваны.

Поворачиваясь, я уловил движение слева от нас, за каменной стеной, которую Хемингуэй во время сегодняшней экскурсии по финке назвал „свиным забором“.

На курсах военной подготовки и в канадском „Лагере X“ инструкторы особо подчеркивали, что лучший способ увидеть противника в темноте – это смотреть чуть в сторону от его предполагаемого местонахождения, поскольку в условиях слабой освещенности периферийное зрение чувствительнее прямого взгляда. Еще нам рекомендовали следить за любыми движениями.