Тайна утопленной рамы

— В «Княжеской», — ответил Гришка. — Сказали, что пробудут где-то с неделю.

— С неделю? — отец на секунду задумался. — Выходит, рассчитывают на какой-то хороший улов. Такие люди временем дорожат, и зря на одном месте целую неделю сидеть не будут.

— Да, насчёт улова, — сказал Гришка. — Я сегодня собираюсь на ночной лов рыбы и, если ты не против, мог бы пацанов прихватить. Они ведь давно просились.

Мы с Ванькой затаили дыхание, разрываемые надвое восторгом и мучительными сомнениями: а вдруг отец не разрешит? Он, вообще, обещал отпустить нас как-нибудь с Гришкой, который был отличным рыбаком — но вдруг как раз на сегодня у него запланированы какие-нибудь дела по дому, из-за которых мы поехать не сможем?

Отец пожал плечами.

— Пусть едут, я не против. Им только на пользу.

— Ура-а! — закричали мы с Ванькой.

— Тогда я заеду за ними часам к восьми, — сказал Гришка. — Просто причалю, так что пусть спускаются к берегу. И пойдём на дальнее озеро, за Удолицу.

Удолицей называлась небольшая речка, впадавшее в дальнее озеро. То есть, кроме этого дальнего озера были озера и ещё дальше, ведь весь наш край — это сплошные цепи озёр и судоходных рек и каналов между ними, но на озере, которое мы для себя называли «дальним», проходила северо-западная граница заповедника и кончались владения отца. На Удолице, речушке между довольно крутых берегов, с ответвляющимся от неё оврагом, по которому некогда проходило её русло, пока природа (или люди?) не пустила речку по другому пути, находилась самая дальняя из баз отдыха (или гостевых комплексов, называйте, как хотите), с тёплым домом, охотничьим домиком, навесом для машин, сауной и русской баней. Из бани был сделан спуск прямо в речку, типа детской «горки», так что можно было прямо из парной плюхнуться в холодную воду, лихо промчавшись на «пятой точке». А ещё эта речка была известна тем, что именно в неё весной шла на нерест щука и вода прямо кипела от рыбы. Но на Удолице ловить рыбу было ещё нельзя, без специального разрешения, которое выдавал отец. А вот дальше, вне охранной зоны заповедника, можно было рыбачить сколько угодно. Поэтому Гришка и хотел пройти за Удолицу. Конечно, разрешение на лов в водах заповедника отец бы ему дал, но Гришка старался как можно меньше «напрягать отца» и всем своим видом показывать, что он соблюдает абсолютно все законы и правила.

— К восьми мы будем готовы! — заявил Ванька, опережая меня.

— А пока что не спите, — сказал отец. — Почему этот гвоздь ещё не выдран? Хотите, чтобы я лезвие рубанка попортил?

Мы поспешили подцепить и вытащить гвоздь гвоздодёром.

Глава ВТОРАЯ. ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ГОСТИ — НО НЕ К МЕСТУ

— Мы прямо сейчас и бежим собираться! — сказал мой братец, едва мы закончили работу.

— Сперва мы пообедаем, — чуть охладил его пыл отец. — А после обеда вы спокойно соберёте всё, что вам надо.

Гришка-вор к обеду остаться отказался. Объяснил, что у него ещё много дел, а ведь от причала, где он ставит свою моторку, до его деревни — сорок минут на автобусе.

— Пока приеду, соберусь, да назад — как раз уложусь тык в тык, — сказал он.

Впрочем, он редко когда оставался к обеду — мне кажется, стеснялся.

За обедом Ванька болтал, не умолкая.

— Вот здорово! — говорил он с набитым ртом. — Нам, наверно, надо взять, кроме наших удочек, по термосу и флакончик, с этой жидкостью против комаров, ведь ночью на воде их тьма-тьмущая!.. И, как ты думаешь, папа, брать нам донные удочки, или донная рыба будет плохо сейчас клевать?..

— Какая донная рыба? — усмехнулся отец. — Сом? Так они по сто килограмм весом бывают. Если такая тварь клюнет, то ещё неизвестно, кто кого перетянет!..

— И вообще, помолчи немного, — сказала мама. — А то подавишься. Смотри, у тебя изо рта куски падают, и вместо слов у тебя все равно выходит только какое-то сдавленное «бу-бу-бу»!

— Я… — начал было Ванька, известный спорщик и упрямец, но тут во дворе громко залаял Топа — тем своим басовитым лаем, от которого все кошки на десять километров в округе падали с крыш.

— Кто там? — мама встрепенулась. — Гости, что ли?

— Похоже, что гости, — сказал отец, вставая из-за стола и подходя к окну. — Кто-то из друзей, кого Топа знает… Он лает не злобно, а скорее приветствуя… Так и есть! Егоровы! Готовь ещё три прибора…

Мы с Ванькой переглянулись. Дядя Серёжа Егоров был давним другом отца, его однокурсником по биофаку — и жизнь у них сложилась похоже. Дядя Серёжа долго работал в центре по изучению пушных животных — этот научно-исследовательский центр, целое хозяйство со многими лабораториями и бесчисленными вольерами, находился где-то в Подмосковье. Потом, из-за всех кризисов, этот научный питомник остался практически без денег и без нормального снабжения. Дядя Серёжа не мог глядеть, как животные просто мрут от голода — и никак не мог взять в толк, почему эти зверушки с ценнейшим мехом никому не нужны. Он выкупил за гроши самых слабых норок, песцов и хорьков — «доходяг», про которых считали, что они всё равно уже не жильцы — и на занятые деньги завёл собственное пушное хозяйство. Поскольку он был отличный биолог, блестящий специалист по пушным зверям, у него ни один зверёк не умер, все выжили, окрепли и дали многочисленное здоровое потомство. В этом потомстве дяде Серёже удалось добиться такого качества меха, какое редко встретишь, и его соболи и ласки пользовались спросом не только на московских предприятиях по пошиву шуб и шапок, но и за границей. Дядя Серёжа со своей женой, тётей Катей, и дочкой Фаиной (все мы звали её Фантиком) частенько приезжали к нам в гости. Фантику было одиннадцать лет — то есть, она была на год младше меня и на два года (вернее, на полтора) старше Ваньки, и все вместе мы составляли «неплохую компанию», как выражались взрослые. Впрочем, когда мы их допекали, они выражались чуть иначе. «Какие дикие у нас дети! — говорили они. — И их банда — это настоящий Союз Диких!» Это прозвище нам очень льстило, и мы уже давно постановили, что создаём тайную организацию, которая будет называться Союз Диких и в которую абы кого мы принимать не будем — только после строгого обсуждения и голосования!

Нам нравилось, когда приезжали Егоровы. Даже Ваньке, несмотря на то, что у него были свои сомнения в правильности того дела, которым занимается дядя Серёжа. Из Ваньки подрастал яростный защитник прав животных, убеждённый, что завалить дикого кабана на ветчину — это одно, а резать ради шкурок зверей, которых сам вырастил — это совсем другое. Это, мол, чуть ли не предательство по отношению к тем, для кого ты с рождения стал главным защитником и другом, и вообще безобразие. Поэтому иногда Ванька посматривал на дядю Серёжу несколько косо, а один раз мне с трудом удалось удержать братца и предотвратить скандал, который он собирался устроить Фантику. Вообще, кто знает, мой братец был ещё тем взрывоопасным устройством — если он обижался, терял голову и впадал в ярость, то легче было убежать и спрятаться от него, чем пытаться его образумить.

Но, повторяю, даже Ванька, при всех его заносах, бывал рад приезду Егоровых и всегда с удовольствием присоединялся ко мне и Фантику во всех делах и затеях. Однако тут нам в головы пришла одновременно ужасная мысль: сейчас нам объяснят, что неприлично бросать гостей, что Фантиком надо заниматься и развлекать её — а значит, ночной выезд на рыбную ловлю сегодня отменяется!

Я увидел, как у Ваньки помрачнело лицо, как он закусил губу, и понял, что он уже мысленно перебирает все грехи Егоровых и «накачивает» себя: мол, как могут люди, так бессовестно ведущие себя с животными, пытаться сорвать ему ночную рыбалку? А чего ещё от них ждать, а?

При маме, достающей тарелки и вилки, мы не могли обсуждать эту тему вслух, поэтому я только подмигнул Ваньке и показал ему сжатый кулак: мол, спокойней, нас все равно отпустят, и, главное, держи себя в руках — если ты сейчас устроишь скандал и истерику, то нас точно не отпустят, в наказание.