Такая работа

Егора отправили на башню в ожидании проезда через Седелец шведского посольства. Говорили - на денек, да, видно, заморскому вельможе приглянулись местные девки да копченые сиги, потому как прожил он в доме напротив ратуши без малого две недели; все это время на башне сидел крепостной Егор Колотаев с мальцом-сыном и, под страхом быть запоротым до смерти, руками крутил стрелки часов.

После того, как довольный швед поехал дальше, бургомистр лично поднялся на ратушу и спросил падающего от усталости Егора:

- Откуда ж ты, братец, время надлежащее знал, а?

- Да, по солнышку мы, вась-сиясь, по солнышку...

- А когда солнышка не видно?

- Да не знаю, вась-сиясь, как-то само выходило...

Бургомистр первым в ряду своих последователей поцокал языком, достал серебряный рубль, дал Егору, а потом приказал подписать ему вольную, сказав, что теперь Колотаевы на службе у Государыни.

Архипово предание умалчивало о том, что Егор с бургомистровым рублем тут же завалился в кабак, откуда его вытащили через два дня и нещадно высекли, потому как малой Трофим от усталости заснул на башне среди бела дня, и часы встали, а они теперь должны были круглые сутки надлежащее время показывать. Такая работа.

Придя домой, Никодим Велизариевич прямо в дверях столкнулся с Лешкой.

- Дед, я в магазин сбегаю, Велизарий творогу хочет, а потом пойду дяде Юре на башне помогу. Только что тетя Наташа из санатория звонила, межгород с башней не соединяет. Просила дяде Юре передать, что все в порядке.

Никодим Велизариевич молча проводил его глазами, но прикрытая было за Лешкой дверь снова отворилась:

- Дед... ко мне сейчас, это... может девушка зайти... Пусть подождет, я до гастронома и обратно.

- Ты с ней, что ли, на башню собрался?

- А что, нельзя?

- А уроки? А в институт готовиться?

- Да завтра ж воскресенье! А в институт я не пойду. Я сказал: здесь останусь... Я же Колотаев! А кстати, при чем тут Танька и уроки?

Никодим Велизариевич только махнул рукой и, взяв газеты, пошел на кухню, где Капитолина разогревала обед.

Первый раз Викентий привез сына лет десять назад. Он тогда как раз приезжал мириться, а заодно показать отцу внука, а деду правнука. С тех пор Лешка бывал в Седельце каждое лето, а в этом году отказался уезжать. Растерянные Марта с Викентием долго сидели с ним в большой комнате и увещевали, а он заявил, что в нем заговорил голос крови, он хочет восстановить семейную традицию и работать на башне. Не подействовал даже последний аргумент Викеши, который в достаточно грубой форме сказал, что на башне ему делать нечего, только ворон считать, потому что времени он не знает. Лешка тогда долго молчал, потом встал, снял с руки дорогой ролекс - подарок отца к шестнадцатилетию - и сказал:

- Вы с мамой никогда не хотели, чтобы я время чувствовал, потому и часы подарили. А я здесь поживу, и все у меня восстановится. Часы заберите с собой. И с дедом не ругайтесь, он меня не уговаривал. Я сам все решил.

Никодим Велизариевич тогда пожал плечами и сказал Викеше, что трагедии нет. Парень сам через несколько месяцев все поймет и вернется в Питер, а одиннадцатый класс может закончить и здесь, комнату ему и так освободили. Он не верил, что в Лешке проснется время, но внук ему нравился, а к тому же он, наверное, подсознательно хотел, чтобы Викентий понял, что чувствует человек, когда сын наперекор ему хочет жить по-своему.

В дверь позвонили. Капитолина вытерла руки и пошла открывать.

- Это к Леше.

В прихожей долго шушукались, а потом Капитолина вернулась, буквально волоча за руку смазливую девчушку в огромных неуклюжих ботинках, как они все сейчас носят.

- Заходи, заходи, хоть чаем попою, а то наверху продрогнешь с непривычки.

- Нет-нет, что вы, я лучше на лестнице подожду...

Никодим Велизариевич с удивлением узнал в гостье ту давешнюю, которая на улице спросила у него про время. Осознав комичность ситуации, он вдруг с удовольствием зашелся смехом:

- Да ладно тебе, садись за стол, я не кусаюсь! Тебя ведь Таней зовут? Ну вот, сейчас Лешка придет, залезешь с ним на башню и сама, Таня, будешь знать, который час!

Девчонка так и не расслабилась и, как только послышался звук открываемой двери, сразу выскользнула в прихожую, откуда послышался Лешкин голос:

- Баба Капа, забирай продукты, а мы с Танькой пошли!

Покончив со вторым, Никодим Велизариевич ушел пить чай в общую. Там у телевизора на диване уже сидел Велизарий с густо измазаннной творогом бородой.

- Ну, здравствуй, Никешенька! Я себя сегодня чувствую превосходно, сейчас лягу подремать, а с утречка, часика в три, пойду и заменю Юрия.

- Отец, не ломай график, он тебя к четырем ждет.

- Ни-ни, и не думайте! Я же по-стариковски всегда среди ночи просыпаюсь! А вот ты, Никеша, вполне можешь завтра припоздниться, мы с Лешенькой договорились, я его, как он просил, потренирую часиков до шести.

- Не дело это, отец. Тебе себя надо беречь.

- Э-э, Никеша... Не меня, а дело беречь надо. Посему и с мальчиком занимаюсь. Он у меня уже в пять минут попадает!

- Отец... Не расстраивайся, но пойми, не может он! Если сидеть и напрягаться, то на один час любой в пять минут попасть сможет! А тебя и сейчас среди ночи разбуди, ты секунды отобьешь, как хронометр! Я тоже. Да и Юрий, хоть и не нашей породы.

- Молчи! - Велизарий начал заходиться. - Не смей Юрке все время тыкать про породу! Наш он, потому как на часы отродясь не смотрел!

Челюсть у Велизария задрожала, он отвернулся, часто по-стариковски дыша, как бы поскуливая, но поборол себя, успокоился, посмотрел на Никодима и тихо сказал:

- Никеша, ну ведь могло же быть так, что он Евстропово семя... беспризорник же, родителей не помнит...

Никодим Велизариевич вздохнул, поставил чай на столик и сел рядом.

- Не могло, отец. Да ты и сам понимаешь, что если твой Евстроп и наблудил где в гражданскую, то его сыну, когда Юрка родился, только семнадцать лет могло быть. Откуда ж тогда...

- Никеша, ну, оно-то, конечно, только всякое ж бывает... А я еще вот что подумал, Евстропушка у нас веселый был, может, он и раньше кого огулял, да и сам не знал, что сына заделал.

- Ну, о чем ты, отец... До меня ни один Колотаев за всю жизнь из города не выбирался, если у него и было чего, так у всех на глазах, Седелец - город маленький. Ну, вспомни, была ли у нас тут хоть одна девка, которая...

- Была! Была, Никеша! У нас в семнадцатом один судейский из Петрограда поселился, старый такой был, а жена его постоянно вокруг Евстропа вертелась. А потом они оба сгинули, так вполне могло статься, что она, от Евстропа-то, в себе и увезла!

Никодим Велизариевич уже лет тридцать слушал эту историю и объяснить отцу, что такое практически невероятно, не мог. Старику очень хотелось верить, что Юрий может быть его внучатым племянником.

- А Лешенька... Ну, знаешь, Никеша, сейчас уже новое время, и я не думаю, что будет очень страшно, если он там первое время с брегетом посидит...

- Перестань, отец. Когда меня забрали, часы хорошие уже у всех были. Что ж ты Надькиного мужа на башню с брегетом не посадил, а? Ладно, не расстраивайся. Мне обещали, что в Ленинградском университете на будущий год конкурс объявят. Город большой, кого-нибудь точно найдут.

Никодим замолчал. Он знал, о чем сейчас думает отец: кого бы в городе ни нашли, он уж точно будет не Колотаев. А его, на самом деле, больше волновало другое. На музейную ставку в четыреста рублей сейчас никто из молодых уже не пойдет.

При старике Архипе, правда, был случай, когда в Седельце надолго задержался отставной солдат Вася Веселый. Он возвращался из Парижа с полным ранцем каких-то французских диковин и поселился у одной из седелецких солдаток, своего мужа так и не дождавшейся. Когда сын Архипа, Зенон, слег в лихорадке, он пришел к Колотаевым и предложил себя в помощь на башне. Он вроде бы пришелся ко двору, но через несколько лет, когда настало время малому Евлампию встать на жалованье, чиновники стали с этим тянуть, говоря, что есть Вася, который и так от Государя пенсион получает.