Недомут

Ух ты, гутарили мужики, заприметив, как неодетые женщины позируют на заглавных листах невиданных доселе изданий. Ой ты жизнь, думало российское население, когда по телевизору показали неплатоническую любовь. А я тут баксы стригу, делился серьезный пацан из стольного града, папаня мой на заводике шероебится за двести наших, а у меня в день двести ненаших, итого: по черному курсу я гребу в семьсот раз больше папашки своего, лохана. Могу купить в месяц пару автомобилей "Волга", а дела мои добрые матрешки я продаю да прочую хреномуть.

Ну и ну, разводили руками незатейливые, когда в провинцию вьехали первые "тойоты" и "вольво". Ваш Ленин правил не лучше вашего Сталина, все они подонки и "коза ностра" - изрек находчивый, и народ сразу же посвятил его в народные депутаты РСФСР. Вот оно что, думали праведные, лицезрея по ТВ двенадцать подвигов межрегиональной группы. Была такая в советском парламенте, они-то и сказали, что и как, и какая нехристь нам овес съела.

В некоторых семьях появились первые видеомагнитофоны, до "персоналок" время не доехало. Появилась реклама. Появились официальные проститутки и не менее официальные наркоманы. Где-то убивали. Кое-где разрешили материться. От вчерашней действительности остался хрен.

От вчерашней действительности остались дома и ограды, вывески и тополя, пейзаж и небо. Остались организации. Остались улицы. Остались города. Названия некоторых из них поменялись, но города как таковые - бесспорно, остались. Наконец, от вчерашней действительности остались люди, и вот здесь начинается самое интересное, поскольку люди - как бы это сказать? - большей частью провисли, не в денежном, конечно, смысле, и не в политическом, а скорее в метафизическом.

- Как все получилось? - рассказывал философ Раскольник. - Есть набор вещей, в мире которых энное время обращалось сознание. Набор определенных предметов, структур, идей, концептов, жизненных правил, вопросов и ответов на них, иными словами - набор элементов, системно связанных в упорядоченную картину мира. Так вот, онтологическая картина мира характерна наличием определенного: смыслов и установленных правил, неких алгоритмов во времени, неким знанием того, что таится за каждым ярлыком и пребывает за каждой дверью. Знанием того, что такое и такое действие обернется именно этим, а не другим результатом. Знанием того, что вообще в мире есть, а чего в мире нет. И где что находится из того, что имеется. Например, педерасты где-то есть, но где-то в подполье, не в одном пространстве со мной.

Наконец, картина мира рисует опреленную историю мира и эсхатологический план: настоящее всегда определяет как минувшее, так и будущее.

Самое принципиальное, что картина мира содержит в себе ответ на главнейший вопрос, что делать. Вопрос "что делать мне?" всегда коррелирует с вопросом и ответом, что вообще должны делать люди, зачем они рождаются, пошло говоря, в чем смысл их жизни. Даже когда вопрос о смысле жизни не рассматривается прямо, ответ на него дается невербально: тысячью обстоятельств, идей, установок.

Так вот, советские времена обладали очень четким ответом на пресловутой вопрошание о смысле жизни, очень четким, в корне неверным, но совершенно определенным - эта проблема для большинства снималась, какие-то экзистенциальные раздумья просто выпадали, не было в них нужды. Можно было травить анекдоты про Ленина и Брежнева, но в какое-то тяжелое время просто прислониться к принятым без тебя ответам на вопросы, это просто и удобно, большинство так и делало, не обременяясь собственной разработкой проблематики смыслов. Ну, я скажу проще и грубее, если позволите? Вот момент времени, сколько-то лет человеку, вдруг ему приходит в голову мысль и не хочет уходить, усилиенм воли мысли из головы изжить невозможно. Такая примерно мысль, в очень грубой форме: а не дерьмо ли я? Живу в семьей в однокомнатной, зарабатываю сто пятьдесят, жена некрасивая и злая, дети хулиганы, друзьям плевать, работа достала. Мир непонятный, живого общения нет, воли нет, образования нет, цели нет, ничего нет, смысла нет. По-нормальному тут конечно один путь, чего-то менять, иначе больно и можно вообще прийти к суициду. Ну как жить, чувствуя себя дерьмом? Нельзя жить дерьмом, надо или умереть, или поменять свой статус, одно из двух. В плоскости актуализации это решается только так, но есть другие плоскости - там это решается по-другому, там - в дезактуальных состояниях - можно жить дерьмом, и неплохо себя чувствовать. Оказавшись в этих удивительных состояниях, можно даже уважать себя за то, что дерьмом родился и дерьмом жизнь прожил. Советская картина мира просто дает такую инверсию, что дерьму не надо меняться, надо просто прислониться к какой-то оценке - и все, кризис снимается, если под кризисом мы понимаем состояния, в которых необходимо что-то менять. То есть в пространстве реальных фактов и состояний дерьмо остается дерьмом, но обретенная картина мира смещает акценты, выводит из состояния актуальной мысли - правильной мысли о своей дерьмоватости, хочу я сказать, - в другие состояния, где нет этих мыслей, где нет страдания по поводу их наличия, и, следовательности, стимула к каким-либо изменениям. Низким онтологическим статусам просто присваивается названия высоких - поначалу это смотрится, конечно, бредом, но когда в это верят все и везде, это смотрится как единственно правильная оценка, ее не надо мыслить заново и оспаривать - достаточно прислониться, и все.

Тот же фокус с онтологическими статусами демонстрировало христианство, римляне поначалу смотрели и думали: ну вот, бред какой-то, низкое у них высокое, а высокое низкое. Но когда поверило в Христа достаточно много людей, сомнения снялись, и откровенно бредовые поначалу оценки две тысячи лет существовали как мировая религия. Так вот, когда социалисты заявили, что бедные всегда правильнее богатых, а слабые лучше сильных, и шваль лучше знати - тоже, конечно, многие смеялись. Как так, правда на стороне швали? Элита, например, просто не воспринимала всерьез, там думали, что это какие-то духовные извращенцы. Но элита на рубеже веков оказалось слабой, это позволило ее отмести, и оценки определенного рода утвердились. Что нищие лучше миллионеров, что простые лучше сложных, а интеллигенция народная служка - это такая смысловая инверсия, что о...еть. Извините. Там даже непонятно, чем лучше-то, просто лучше, и баста - а недовольных на фонари, и этим, кстати, все и доказывалось. Костер обосновывал плоскость земли, и ГУЛАГ тоже много чего доказывал, напримре, что шибко умный - это ругательство такое, нормально доказывал, не концептуально, но экзистенциально, по крайней мере, по жизни...

Итак, дерьмо просто входило в определенное смыловое пространство, там оно переставало именоваться дерьмом, это ему нравилось, за счет этого пространство ширилось и держалось довольно долгое время. Идеологическое пространство рухнуло по сугубо материальным причинам, в духовном смысле коммунизм вечен, он ведь духовная вещь. Но налет дезактуальных оценок сразу исчез - жизнь обнажилось, и стала такой, какой есть по природе, то есть довольно-таки жесткой вещью, где дерьмо, по крайней мере, уж точно называется дерьмом, а не другими словами. Основной смысл в конце восьмидесятых и потом - жизнь обнажилась. Какие бы процессы не происходили, они все равно подводились под резюме: обнаженная жизнь. Обнаженная суть вещей без каких-то покровов, наконец-то некастрированные оценки сущего, наконец-то бросок в актуальное, в жизнь - из откровенно дремотного существования. Тот, кто понял, тот и воспользовалься: перещелкнул какие-то регистры внутри и сразу стал крутым, вписанным в эту самую обнаженную жизнь. Большинство, разумеется, не вписалось - внутренне остались дремать, нечего внутри не перещелкнули, сохранили по инерции какое-то время прежний режим, благодаря чему и отстали, как морально, так и материально, кстати: сидят по бюджетным дырам и хотят есть, разевают рот - а по новым правилам в рот еды не кладут, и это не козни чьи-то, не отклонение от нормы, нет, наоборот, это норма - просто правила такие, не можешь установить для всех другие, живи по ним; а они просто не заметили, как появились новые правила, живут по старым, а земля по новым, - я удивляясь, как за десять лет можно не заметить новые правила, пропустить их мимо ушей, мимо глаз, мимо сознания, для этого, наверное, надо не думать, за десять лет не подумать ни одной правильной мысли, жить где-то там - не здесь, не в России.