Страница 16 из 93
XIII
А интересная это вещь - униполярный выворот. Потрясающе, в принципе, простая, только вот мне сейчас оч-чень понятно, почему до этой простой вещицы никто не додумался, да и додуматься-то не мог. Почему? А вот так уж! Я знаю, только вот объяснить, к сожалению, уже не могу. Не ожидал, что приобретение мое обернется потерей так быстро. Какая потеря? А вот эта самая: потеря способности объяснить все, что я знаю. К сожалению, язык - неизбежно результат коллективного творчества, по крайней мере коллективного договора. Чтобы возникло понятие, с соответствующим явлением должно быть знакомо как минимум двое людей. Это, понятно, теоретически, но в данном случае нет даже и этого скромного минимума. Сегодня мы не нашли Танюшу за ее занавеской, что и явилось поводом для этой записи после столь длительного перерыва. Утром мы проснулись от маминого вопля, и сначала не могли взять в толк, что же, собственно, произошло? Дело в том, что она не только никогда не сделала ни единого шага, не только ни разу не встала на ноги, но и никогда не узнавала никого даже на уровне трехмесячного младенца. Поэтому, прибежав на мамин вопль, мы только стояли, разинув рты, и смотрели друг на друга. Я, понятное дело, сориентировался первым и выбежал наружу в ботинках на босу ногу и мамином пальтишке на голое тело. Дверь оказалась открытой и вымазанной калом. Ведомый черт его знает каким чутьем, я, выбравшись во двор, безошибочно метнулся налево. В половине шестого сейчас стоит темень, хоть глаз выколи, но я уже через пару минут обнаружил ее за мусорными баками, между гаражами и стеной котельной. Там щель шириной сантиметров в шестьдесят, вот в нее то она и забилась, не зная (оно и немудрено!), как выбраться из этого тупика. Одно дело - найти, и совсем другое - вытащить: Танюша заклинилась там, уцепилась руками и не шла, только все пыталась ободрать ногтями и вопила, как она обычно вопит со злости, со скрежетом. Пришлось звать подмогу, и вдвоем с отцом мы все-таки сумели отодрать ее от стенки и, тщетно пытаясь хоть как-то увернуться от ее перемазанных рук, поволокли ее домой. Она, в общем, шла, не падала, только ноги переставляла, словно деревянная. Это все совершенно невозможно, я понимаю, но это факт. Идиотизм, точнее - так называемая "идиотия", дело совершенно безнадежное, особенно если идиоту двадцать два года... И хлебнем же мы теперь горя, не знаю, что хуже, Танюша лежачая или Танюша ходячая. Но лучше рассказать обо всем по порядку.
Сомнения мои относительно сроков извлечения кристалла разрешились исключительно просто: просто однажды я увидел, что энергия перестала потребляться совсем, хотя среда, анализ которой мне с некоторых пор просто страшно делать, - чтобы не свихнуться, продолжала светиться. Кристалл же, наоборот, погас и лежал в светящейся среде этаким сгустком тьмы, даже что-то вроде темных лучей от него тянулось. Человеку более нервному эта вещь показалась бы, пожалуй, зловещей, но я, со свойственной мне храбростью, засунул руку в противно-теплую жижу и извлек из нее сложной формы предмет, покрытый игольчатыми гребнями и светящийся ровным светло-малиновым светом. Кожу - покалывало, но может быть, так только казалось, поскольку ощущения были какими угодно, только не неприятными. Похож и на экзотический цветок, и на звездную туманность, и, в то же время, на готический собор: иглы, прожилки, гребни расположены вроде бы неожиданно, а все вместе образует странноватую, но очевидную гармонию. Среда сразу же померкла, сделавшись мутным и скучным рассолом, а я все стоял с кристаллом в руке, охваченный совершенно непонятной, беспричинной вроде бы тихой, мечтательной радостью жизни. Вероятно, именно такие или же очень похожие ощущения должны испытывать морфинисты, но я очнулся: а что, собственно говоря, произошло-то? Ну, вырастил непонятную, необычную, неизвестно для чего нужную штуковину, что из этого следует-то? Я же абсолютно не знаю, что с ней делать... А потом поймал себя на том, что напеваю на какой-то легкомысленный мотивчик: "Не знаю, не знаю, не знаю, что де-елать..." - и попробовал большим пальцем одну из игл, вроде бы как испытывая ее остроту, и все никак не мог уколоться: шип безболезненно уходил в мой палец и не выходил с другой стороны. И тут произошло то, что я впоследствии назвал "полным проникновением" и чего с тех пор больше, к счастью, не повторялось; на кратчайший, неуловимый миг у меня возникло ослепительное и совершенно не передаваемое ощущение тысячекратно расширившихся возможностей восприятия, которое к тому же совершенно невозможно запомнить, поскольку это далеко превосходило возможности моей (да и любой!) памяти. Помню только, как мелькнула паническая мысль о невыносимости происходящего, после чего у меня, наверное, перегорело что-то вроде предохранителей и я, на манер дореволюционной дамочки, лишился чувств... С тех пор, словно бы поняв, он "ведет" себя со мной исключительно осторожно, иной раз кажется даже, что вообще никак. Вот только сутки спустя, когда я держал кристаллик в руках и раздумывал, как бы это понадежнее его спрятать, руки мои как-то сами собой почувствовали, как сделать особого рода поворот, сделали его, и я увидал в своих руках невесомое, исчезающе-неощутимое зеркало, отражающее самую обыкновенную, скучную явь моей комнаты. Потом я "довернул" кристалл еще чуть-чуть, и не увидел его, продолжая чувствовать в своих руках. Следующий доворот попросту вывел его за рамки любого восприятия, которое было бы мне понятно раньше. Нельзя сказать, что с остальными, более привычного типа предметами дело обстоит так же: с ними это проделать проще. Я для смеха точно так же сложил табуретку, и у постороннего человека создалось бы полное впечатление, что она попросту исчезла. Он не смог бы ни увидеть ее, ни пощупать, ни взвесить. Впрочем, я уже говорил, что объяснять это бесполезно, зато использовать - очень удобно. В тот же самый день, когда я освоил униполярный выворот, снова начала беспокоиться Танюша, и я, понятное дело, заметил некоторые странности в ее поведении: когда я перестилал ее, она пробовала следить за мной глазами, чего за ней отроду не водилось... А я не придал этому значения, чего отроду не водилось уже за мной, и вот во что это вылилось сегодня. Весь легкий треп нынешних моих записей никак не отражает истинного состояния моего духа, а на самом деле я попросту испуган, и порядочно. Как, пожалуй, ни разу в жизни. И, что самое интересное, даже сформулировать-то не могу, - чем именно я испуган. Вчера выпал снежок, реденький, скудный, сухой, но наглый, как сявка из хулиганской шайки. Такой - знаете? Низенький, тощенький, жилистый, наследственно проспиртованный, неистребимый тип. Снежок выпал ровно через сорок дней после предыдущего, после которого еще и погода была теплая, и бал осенний и все прочее, отсюда его, этого снежка, самоуверенная, наглая повадка. Он и вообще сделал все по правилам: еще за два дня до этого резко похолодало, откуда-то из Пространств дунул ледяной, как коса Костлявого Носителя Капюшона, как будто из-за каждого угла, из всех щелей дующий, резкий ветер, замерзли паршивенькие лужицы, оставшиеся от скудных в этом году дождей, и все небо затянуло тяжелыми, темно-серыми, промозглыми, как бугристый стылый чугун, тучами. Так что пусть лежит, он в своем праве. Больше пока ничего не происходило. С Мушкой отношения развиваются своим чередом, вот только, боюсь, то обстоятельство, что сейчас зима, расстраивает нас куда больше, чем надо бы. А кроме того, раз уж зашла об этом речь, у нас на днях в связи с этим обстоятельством произошел с Ритусей знаменательный разговор, и я некоторое время пребывал в сомнениях, стоит ли его цитировать. Но так как теперь мои записи уже с гарантией не попадутся ни на чьи незапланированные глаза... let it be. Она подошла ко мне сегодня на большой перемене и говорит придушенным, тихим голосом, по своему обыкновению не глядя в глаза:
-И как?
С таким видом, будто это продолжение какого-то давнего разговора.
-Что - как?
-Как у тебя дела с Наташенькой Безугловой?