Страница 16 из 36
– Приду, приду, старик. Сделаю одно дело и приду, – ворчливым тоном ответил сын.
Видаль подумал, что настал момент в жизни, когда, что бы ты ни делал, все вызывает раздражение. Тогда остается лишь один способ вернуть себе достоинство: умереть. И сделал двусмысленный вывод: «Ждать и так недолго, не стоит труда».
Вот он и дома. Из опасения, что Больоло, прислонившийся к двери в подъезде, мог услышать его монолог, он с преувеличенной любезностью поздоровался.
– Что слышно, сеньор Больоло? Как поживаете? Больоло ответил не сразу.
– Не удивляйтесь, что я с вами не здороваюсь, – сказал он наконец. – Для меня человек, который не исполнил моей просьбы, все равно что мертвый. Скажу больше: я на него смотрю как на никчемный мусор.
Видаль взглянул на него снизу вверх, пожал плечами и пошел к себе. Замкнув изнутри дверь, он пообещал себе, что если когда-нибудь станет великаном, то отдубасит Больоло. В комнате было холодно. «Как странно, – подумал Видаль. – Только что говорили о нем с Исидорито, и на тебе, через несколько минут я его встречаю». Да, такие предвестья или, возможно, простые совпадения напоминают нам, что жизнь, столь ограниченная и конкретная для человека, который чуток к нездешним предзнаменованиям, всегда может втянуть нас в жутковато-сверхъестественный кошмар. Он принялся греть воду. Хорошо бы потолковать с Аревало на тему предзнаменований. В молодости, во время бесконечных ночных прогулок, они вели замечательные философские дискуссии, но потом, видимо, жизнь утомила их обоих. Взяв чайничек и мате, Видаль уселся в кресло-качалку и, потягивая мате, время от времени покачивался с закрытыми глазами. На улице загудела сирена, какие бывали в автомобилях в старину. Услышав затем вдали трамвай, который, сделав поворот, разгонялся и с металлическим скрежетом, набирая скорость, подходил все ближе, Видаль понял, что это ему снится. Все случившееся с ним позже исчезло из памяти, теперь он надеялся увидеть себя ранним утром, в своем доме на улице Парагвай, где в соседней комнате спали родители. Послышался лай. Он сказал себе, что это Сторож, их пес, привязанный в патио к глициниям. Он вообразил – или это ему приснилось – разговор, в котором он рассказывает свой сон Исидорито, и тот согласен, что сон интересный, потому что в нем есть старинные трамваи и автомашины, сирены которых издавали такие забавные звуки. И вот уже стало трудно отличить то, что он думал, от того, что ему приснилось. Кажется, он впервые понял, почему говорится, что жизнь есть сон; когда долго живешь, события твоей жизни, как образы сна, невозможно никому пересказать, потому что они никому не интересны. Да и сами люди после смерти становятся для того, кто их пережил, персонажами сновидений; их образы в твоей душе блекнут, забываются, как сны, которые были так убедительно жизненны, но которые никто не хочет слушать. Бывает, что родители находят в своих детях восприимчивых слушателей, и в доверчивом воображении ребенка мертвые обретают последнее эхо своей жизни, которое очень быстро исчезает, словно они никогда не существовали. Видаль сказал себе, что ему повезло, у него еще есть друзья – Нестор, Джими, Аревало, Рей, Данте. Он, видимо, на самом деле грезил – когда в дверь постучали, он чуть не подпрыгнул. В комнате было темно. Видаль провел рукой по волосам, поправил галстук, открыл дверь. На пороге он с трудом разглядел двоих мужчин.
17
После минутного замешательства он узнал Эладио, владельца гаражей. Второй, державшийся чуть позади, был ему незнаком. Повинуясь давней привычке гостеприимства, Видаль спросил:
– Чем могу служить, сеньоры? Проходите, пожалуйста. Проходите.
Эладио был пожилой человек невысокого роста, с бритым лицом, кривоватым носом и брюзгливой складкой рта. Он сильно шепелявил, отчего казалось, будто у него между зубами застряли сгустки слюны.
– Спасибо, мы ненадолго, – ответил Эладио. – Нам надо возвратиться к друзьям.
– Да не стойте же в дверях! Войдите, пожалуйста! – настаивал Видаль.
Гости все же не вошли, а он не догадался включить свет. В поведении Эладио ему почудилась какая-то скованность, которая его раздражала. Видаль спросил себя, что тут делает второй, незнакомый ему человек, кто он и почему его не представили. Этот второй стоял в полумраке прихожей. «Я его знаю или недавно где-то видел», – сказал себе Видаль. Несомненно, Эладио нервничал. Видаль подумал, что если они пришли с неприятным делом, то должны бы, по крайней мере, сразу объяснить причину; они прервали его сон или воспоминания, а теперь еще и ведут себя как-то непонятно. Он хотел снова пригласить их пройти в комнату, как вдруг увидел, что Эладио робко улыбается. Эта улыбка была для Видаля так неожиданна, что он, опешив, молчал. И такими же неожиданными после этой улыбки прозвучали слова Эладио.
– Случилась большая неприятность. Не знаю, как вам сказать. – Эладио снова смущенно улыбнулся и повторил: – Право, не знаю, как сказать. Поэтому и пришел с этим парнем, помощником, как говорится, потому что я в этих делах слабак, и одному идти не хотелось. Я в таком смущении, что даже его не представил. Это Пако. Вы его знаете? Пако, слуга в отеле. И думать не хочу, как там бедняга Виласеко управляется сейчас один, без слуги, со своими клиентами. Прямо вижу, как он бегает от одной кровати к другой…
– Послушайте, объясните, что случилось, пусть это и неприятно.
– Нестора убили.
– Что вы сказали?
– То, что вы слышали. На трибуне. Прямо не верится.
– Где совершают бдение? – спросил Видаль и вспомнил шутку Джими, когда он недавно задал тот же вопрос.
– Где бдение будет, я не знаю, но друзья собрались у него дома, у его супруги.
– А сын?
– Ах, об этом не спрашивайте. Верно, бегает, улаживает всякие формальности, это же была насильственная смерть. Я хочу вам сказать, дон Исидро, что я очень огорчен. Я знал, что вы были большими друзьями. Я очень любил Нестора. А теперь мы пойдем.
– Я пойду с вами. Подождете меня? Только накину пончо и пойдем. Кажется, опять похолодало.
Закрывая дверь на ключ, он услышал смех в прихожей. Там стояли Нелида, Антония и Больоло – они внезапно умолкли. Проходя мимо них, он едва кивнул и подумал, что девушки, и даже Больоло, безусловно, понимают и уважают его горе. Это предполагаемое их уважение пробудило в нем чувство, похожее на гордость. Но вскоре, уже на улице, у него возник тревожный вопрос: что может быть общего у Нелиды с Больоло? И еще он подумал, что друг его мертв, а он уже начинает его забывать. На самом-то деле он упрекнул себя несправедливо – в этот момент смерть Нестора, подобно лихорадке, вызывала в нем некое раздвоение личности, меняла в его глазах облик предметов – желтые стены соседних домов давили на него, как тюремная ограда. Вдали он увидел три-четыре костра в ряд, их красное зарево с мелькающими возле них тенями углубляло перспективу улицы. Это зрелище тоже подействовало на него угнетающе.
– Нынче-то день Петра и Павла. Дети и взрослые пляшут у костров.
– Вот уж веселье! – отозвался Видаль. – Они похожи на бесов.
18
Друзья, собравшиеся в столовой в доме Нестора вокруг керосиновой печурки, оживленно разговаривали и курили. На печке стояла кастрюля с водой и листьями эвкалипта. Настенные часы были остановлены на двенадцати. Джими вслух читал газету. При появлении новоприбывших все умолкли. Кто-то кивнул, и Рей печально спросил:
– Ну что тут скажешь?
Видаль заметил, что Аревало в новом костюме. «И перхоти не видно, – подумал он. – Поговорю об этом с Джими. Прямо загадка». Вспомнив о Несторе, спросил:
– Как это было?
– Пока мы еще не знаем подробностей расследования, – торжественно ответил Рей.
– Этот болтун, его сын, не должен был туда идти, – заявил Джими.
– О чем вы говорите? – спросил Данте.
– Вы свидетели, что я сделал все, что мог, чтобы его отговорить, – заявил Рей. – Я назвал его самоубийцей.