Миллион завтра

— Очень дорогое возбуждающее средство. Но это было обязательно, чтобы твоя жена как можно скорее забеременела. — Баренбойм снова усмехнулся. — Да и ты при случае наверняка проявил себя.

Карев повернулся к жене.

— Афина, я хочу тебе… — слова застряли у него в горле.

— Все хорошо, Вилл.

Он шагнул к Баренбойму на негнущихся ногах.

— Убей меня сейчас же, — прошептал он. — Убей, или…

Баренбойм пожал плечами и направил на него фонарь.

Большой палец начал передвигать выключатель вперед.

— Стой! — крикнул с лестницы чей-то голос. — Что ты делаешь, Хирон? Это похоже на…

Через перила перегнулся Плит, глядя на Баренбойма возбужденными глазами.

— На что это похоже?

— На убийство, а на это я никогда не давал согласия.

Плит спустился по лестнице, золотая висюлька в виде сигары, болталась на его груди, и двинулся к ним через лабораторию. Разум Карева, замерший и как бы скованный льдом, уловил странную деталь разыгрывающейся сцены:

Афина отступала перед Плитом — человеком, который торговался за ее жизнь.

— Успокойся, Мэнни, — утомленно сказал Баренбойм. — Я считал тебя реалистом.

— Я сказал: без убийств!

— Мэнни, уже через несколько часов мы получим миллиард новых долларов. — Баренбойм по-прежнему целился Кареву в грудь. — В обмен на этот миллиард мы отдадим химическую формулу, не стоящую совершенно ничего.

Когда наши клиенты обнаружат правду, они разозлятся.

Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно?

— Я никогда не давал согласия на убийство.

Дальнейшее Баренбойм объяснял с оскорбительной мелочной детальностью.

— Предвидя гнев наших клиентов, а затем и вполне естественную жажду мести, мы с тобой подготовили свое исчезновение. Чтобы это удалось — даже при маскирующей операции, подготовка которой заняла у меня весь прошлый год, — мы должны иметь несколько дней форы. Как далеко, по-твоему, мы сможем уйти в современном мире, если наши знакомые поднимут шум?

— Мы могли бы связать их и накачать наркотиками.

— Верно, но кто-то другой мог бы их развязать и отрезвить. Ты знаешь, что Вилли уже был в полиции?

Плит повернул свое пластиковое гладкое лицо к Кареву.

— Но зачем? — спросил он.

— Поскольку твой сообщник, — объяснил Карев, произнося последнее слово с нажимом, — за последние дни много раз пытался меня убить. Ты ввязался в паршивую историю, Плит.

— Совершенно верно, — оживленно согласился Барнбойм. — Даже Вилли понимает, что слишком поздно испытывать угрызения совести. Итак…

Афина, которая отошла от них к лестнице, спазматически зарыдала, и Баренбойм направил фонарь в ее сторону.

Карев прыгнул вперед, но недостаточно быстро — его опередил Плит, ставший между лазером и Афиной.

— Хорошо, — быстро сказал он. — Я согласен, что Карева нужно заставить молчать, но ее нет. Мы заберем… заберем ее с собой.

— Что на тебя нашло, Мэнни?

— Но ведь она беременна! — выкрикнул Плит.

— И что с того? — спросил Баренбойм, слегка хмурясь. — Ты же не отец.

— В том-то и дело… — Горло Плита конвульсивно сжималось, а губы выгнулись вверх в карикатурной улыбке. — В том-то и дело, что я отец. Ты не запретишь мне иметь ребенка.

— Ты что, спятил?

— Нет, Хирон, нет. — Приподняв пальцами золотую сигару, Плит показал ее Баренбойму. — Мне было двадцать лет, Хирон. Двадцать лет, и я еще никогда не жил с женщиной. Это заслуга моей матушки: она воспитала меня в убеждении, что половые отношения — это отвратительная… болезнь. — Он весь дрожал. — И именно она, моя матушка — она не любила, когда ее называли «мать», — вошла однажды в мою спальню и поймала меня. Она назвала это самоосквернением… У нее был пистолет для уколов, не знаю откуда, и она выстрелила в меня… заставила стать перед ней на колени… и выстрелила…

— Не подходи ко мне, — слабым голосом сказал Баренбойм.

— Мне было всего двадцать лет, — пробормотал Плит, не отрывая взгляда от золотой сигары, — но я обманул ее, мою матушку… у меня были еще два дня, чтобы собрать свое семя… Как студенту-химику, мне удалось сохранить его в бактериостате… а потом я держал его в этой вот подвеске собственного изготовления… а она, моя матушка, никогда об этом не узнала.

— Ты болен, — прошептал испуганный Баренбойм.

— О, нет. — Раскрыв тайну своих секретных триумфов, Плит улыбнулся. Я по-прежнему исправен, Хирон, не то, что ты… По-прежнему ношу герб мужественности. У меня были другие женщины, даже без возбуждающих средств… но ни одна из них не забеременела. Когда я узнал, что укол для Афины содержит и возбуждающее, и средство, способствующее зачатию, что ж, разве настоящий мужчина может пройти мимо такой возможности?

Плит улыбнулся Баренбойму.

— Ты пошел к ней домой! — воскликнул Баренбойм, и лицо его посерело. Рискнул миллиардным предприятием ради… ради…

Резко, так что лопнула тонкая цепочка, на которой она висела, он вырвал золотую сигару из рук Плита и швырнул в печь. Сигара описала блестящую дугу, пролетела сквозь тепловые экраны и попала в самый центр яркокрасного ада. Они увидели короткую вспышку — и сигара исчезла.

— Матушка!!! — заревел Плит. — Я убью тебя!

И он бросился на Баренбойма. Они столкнулись, а спустя секунду лазер прожег в теле Плита дымящуюся дыру.

Карев двигался как во сне, даже окружающий его воздух превратился в прозрачный липкий сироп. В момент, когда лазер поворачивался к нему, он перескочил через потрескивающий труп Плита и ударил Баренбойма кулаком, тяжелым как свинец. Выхватив фонарь, он посветил ему в глаза, вглядываясь в их зрачки, которые становились все меньше, как удаляющиеся черные миры, и легонько двинул вперед выключатель.

— Вилл! — донесся откуда-то издалека голос Афины. — Нет!

Он замер, и усилием воли взял себя в руки.

— Я не такой, как ты, — сказал он Баренбойму. Пройдя через лабораторию, он пошел к Афине, которая сидела на ступеньке, и сел рядом.

— Почему ты не сказала мне о Плите? — спросил он.

— Я никому не могла рассказать о той ночи. — Она схватила его за руку и прижалась к ней губами. — Я не знаю, что со мной произошло. Я чувствовала себя такой испачканной, Вилл. И должна была как-то оттолкнуть тебя от себя.

— Но ведь я бы все понял и смирился с этим.

Афина грустно усмехнулась, левое веко ее подрагивало.

— Правда, Вилл? Я не поверила тебе, когда ты говорил об этом новом средстве… Какие у нас были основания считать себя людьми настолько исключительными, чтобы и наша любовь была бессмертной?

— Мы не были к этому готовы, — сказал он. — Но теперь — да.

Глава 17

Афина охотно дала бы ему годичную отсрочку, но Карев решил, что они подождут два месяца. Была середина лета, и воды озера Оркней, видимые из окон отеля, имели цвет аметиста и пылали, как солнце.

Карев вынул из сумки пистолет для уколов и положил возле стопки книг, которые привез с собой, чтобы прочесть за время отпуска. Книги были традиционные, отпечатанные на бумаге, не потому, что переживали сейчас свой ренессанс, а потому, что давали большее чувство течения времени и его непрерывности. Он учился понимать отрезок времени, который пришелся на его долю, как неразрывно связанный со всем временем, а себя самого как частицу истории и природы. Ему по-прежнему не очень нравилось чтение, и он сомневался, что это занятие займет у него все грядущие годы, но сами книги он научился уважать. Это были первые бессмертные…

— Пойду поплаваю, пока еще можно показываться людям, — сказала Афина, разглядывая в зеркальной стене свое нагое тело. Фигура ее за прошедшие два месяца округлилась, но только он замечал первые признаки выпуклости, под которой находился развивающийся плод, ребенок, которого они решили воспитать.

— Ты выглядишь чудесно, — сказал он. — Можно даже не надевать купальника.

— Ты так думаешь, Вилл? — Она начала поворачиваться, но когда заметила пистолет для уколов, довольная улыбка исчезла с ее лица. — Уже? — спросила она.