С малых высот

Я убрал газ, прекратил противозенитный маневр и перевел машину в планирование. Несмотря на обстрел, Солдатов прицеливался спокойно. Мы с ним оказались в положении китайской актрисы, в которую бросали ножи.

- Чуть левее, - послышался голос штурмана. - Хорошо, так держать.

Самолет заметно подпрыгнул: полетели вниз две термитные и одна фугасная бомбы.

- Гады, царапнули! - вскрикнул Солдатов.

- Куда?

- В ногу.

- Крепись!

Хорошо, что штурман отделался легким ранением. Осколок рассек ему сапог и задел лишь мякоть икры. По возвращении на аэродром Солдатову забинтовали ногу, выдали новые сапоги. Чувствовал он себя нормально и продолжал летать.

Пятого августа был взят Орел. Много людей погибло при освобождении этого города. Наш полк тоже потерял два экипажа.

В сводке Совинформбюро говорилось:

"В результате упорных наступательных боев войска Брянского фронта, при содействии с флангов войск Западного и Центрального фронтов, разгромили отборные части немецкой армии, сосредоточенные германским командованием в районе Орла, ликвидировали орловский плацдарм врага и 5 августа заняли город Орел, в течение почти двух лет находившийся в руках немецких оккупантов".

Москва салютовала освободителям Орла орудийными залпами. Это был первый салют за время войны. В нем прозвучала и боевая слава нашего полка.

После полкового митинга мы стали наносить на карту новую линию фронта теперь она проходила западнее Орла. Скочеляс не выдержал и обратился к командиру полка с просьбой разрешить ему побывать в родном городе.

- Вы же знаете, что у меня там остались родители. Шевригин хорошо понимал душевное состояние Скочеляса.

- Дня через три полетишь, - объявил он.

Советские войска продолжали гнать фашистов на запад. Линия фронта отдалилась от нашего аэродрома более чем на двести километров. Нам приказали перебраться на взлетно-посадочную площадку, расположенную около деревни Ломна. Чтобы быстрее перебазироваться и не попасть под огонь вражеских истребителей, решили лететь звеньями, на бреющем.

Перелет не обошелся без казусов. Старший лейтенант Крайков и его штурман Маслаков, потеряв ориентировку, сели на аэродром, куда только что перебазировался другой полк нашей дивизии. Как ни в чем не бывало, летчик подрулил машину к старту и только тут, увидев незнакомые лица, понял, что заблудился. Не говоря ни слова, он немедленно взлетел, восстановил ориентировку и взял курс на Ломну.

Этот случай, возможно, остался бы незамеченным, если бы вечером в полк не прилетел командир дивизии Воеводин. Когда личный состав построился, он подошел к Вандалковскому и спросил:

- Ваша эскадрилья перелетела без происшествий? Вандалковский бойко доложил:

- Товарищ полковник, перебазирование прошло хорошо. - И, решив прихвастнуть, добавил: - Ведь эскадрилья-то первая!

Воеводин улыбнулся:

- Скажите, пожалуйста, у кого из вас на левом борту самолета нарисована льдина с медвежонком?

Стоявший рядом с Вандалковским Крайков густо покраснел и сказал:

- Это мой самолет, товарищ полковник.

- Ну вот и нашелся виновник. Так это ты заблудился?

- Нет, что вы, - смущенно ответил Крайков. - Мы просто случайно сели не на тот аэродром...

- А как это называется?

- Потеря ориентировки, - признался Крайков.

На этом разговор закончился.

В Ломне разместились с комфортом. В глубоких и прочных землянках было тепло и сухо. На стенах красовались подковы, прибитые "на счастье" прежними хозяевами. Но они не помогли фашистам, которые продолжали катиться на запад.

Двенадцатого августа нас подняли по тревоге. В семнадцать часов мы уже были на КП. А технический состав, разбуженный раньше нашего, уже заканчивал подготовку самолетов к вылету.

- Сегодня что-то необычное ожидается, - нарушил общее молчание Пахомов.

- Наверно. Сейчас узнаем, - поддержал его кто-то. Подошел командир полка.

- Прошу садиться и внимательно слушать, - сказал Шевригин. Лицо его было озабоченным и даже немного хмурым. Летчики достали карты, карандаши, линейки.

- Товарищи, - начал Шевригин. - Отступающие немецкие войска вывозят награбленное у нас добро по железной дороге Орел-Брянск. В Карачеве обнаружено скопление эшелонов. Нашему полку приказано нанести по этой станции бомбовый удар. Порядок вылета: третья эскадрилья, вторая, первая. Бомбовую нагрузку взять максимальную. Впереди для освещения цели пойдут два экипажа. Первым полетит Шмелев, вторым Супонин. Каждому взять по четыре осветительные бомбы.

Такие задания для нас считались наиболее трудными. Железнодорожные станции, а тем более узлы всегда прикрывались несколькими батареями зенитной артиллерии разного калибра, дивизионами прожекторных и звукоулавливающих установок. Все эти средства сводились в единую систему круговой противовоздушной обороны, управляемую централизованно. Попадая в такую зону, самолет непрерывно находился под наблюдением и огнем противника. Кроме того, для прикрытия некоторых железнодорожных узлов фашисты привлекали истребителей-ночников.

К вылету готовились очень тщательно. Когда пошли к самолетам, уже совсем стемнело.

Через несколько минут мы со штурманом Николаем Корнеевичем Пахомовым были уже в воздухе. На высоте полторы тысячи метров пересекли линию фронта.

- Слева впереди Карачев, - доложил Пахомов.

- Вижу.

Мне почему-то стало немного страшно при подходе к этому крупному железнодорожному узлу.

Ведь наша разведка еще не успела выявить систему расположения прикрывающих его огневых средств. Надо было самим придумывать, как лучше обмануть противника.

- Коля, приготовься, - передал я штурману. - Сейчас отойдем немножко вправо. На цель будем заходить с запада. Хорошо?

Пахомов согласился.

Этот маневр был продиктован не столько тактическими соображениями, сколько подсознательным желанием оттянуть момент выхода на цель. Когда идешь на объект, не имея ясного представления о его обороне, то в действиях порой появляется какая-то неуверенность, даже охватывает минутная слабость. Думаешь: подожду еще немного, может быть, пушки сейчас заговорят, противник откроет себя. Верно сказано, что самое неприятное в бою - неизвестность.

Под крылом медленно проплывало едва различимое полотно железной дороги. Станция была окутана темнотой. Иногда мелькали лишь искорки маневрировавших паровозов. Город затемнен. Когда цель оказалась совсем близко, Пахомов скомандовал:

- Довернуть чуть вправо. После сбрасывания - резко влево.

- Хорошо!

Он сбросил одну за другой осветительные бомбы, потом - осколочные. Еще не успели сработать дистанционные взрыватели наших "сабов", как в небо взметнулись четыре мощных луча прожекторов. Яркий свет резанул по глазам и ослепил меня на некоторое время. И тотчас же сильная взрывная волна подбросила хвост самолета вверх. Управление вырвалось у меня из рук. Машина "клюнула" носом и начала падать.

Опомнившись, я оглянулся и увидел, что хвост пока цел. Быстро схватил ручку, нащупал ногой сектор газа и стал выводить самолет из пике. Машина послушалась рулей.

На высоте примерно триста метров мне удалось наконец выровнять самолет. На станции начались пожары. Это другие наши экипажи сыпали бомбы на головы врага. Когда сброшенные нами "сабы" догорели, на цель вышел Дмитрий Супонин и "повесил" над узлом еще четыре "фонаря". Термитные, фугасные и осколочные бомбы рвались в разных концах станции. А мы "на всех парусах" устремились домой.

Сели благополучно. Выключив мотор, я сказал подбежавшему технику:

- Женя, осмотри хвост! Нас чуть не тюкнули. Дворецкий вынул из кармана электрический фонарик и стал осматривать хвостовое оперение. В стабилизаторе, руле поворота и фюзеляже он насчитал более пятидесяти пробоин. В лонжероне стабилизатора застрял осколок. Осторожно вынув его, Дворецкий передал этот "трофей" мне. Долго я носил его в планшете, как память о "карачевской операции".