Рукопись молодого человека

- Легенда о Гильгамеше?

- Нет, ну что вы. Это же двадцать восьмой век до нашей эры, шумерское царство, я говорю о одиннадцатом.

Как я ни напрягал свою память, но ничего путного вспомнить мне не удалось.

- Каюсь, не знаю. Вы говорите, до вавилонского или ассирийского завоевания?

- Да. Мне самому было очень интересен своей загадочностью этот период в истории Передней Азии. Понимаете, практически, сохранилось очень мало документов, каких-либо литературных, исторических памятников. Вавилоняне, а затем и арабы камня на камне там не оставили. Так что мне пришлось, чтобы досконально во всем разобраться, самому ехать в Сирию. Видите ли, сирийский язык ближе всех находится к арамейскому, да и большая часть государств, народ которых говорил на праязыке, находилась именно в границах этого государства. Мне просто необходимо было свершить подобное паломничество.

- И вы выучили язык.

- Более-менее, если так можно выразиться.

- И написали эту поэму.

- Да, но я рассчитывал...

- На что, если не секрет?

Он надолго замолчал. Сперва разглядывал книжные шкафы, занимавшие большую часть помещения, затем снова бросил взгляд на меня. Я воспользовался представившейся возможностью.

- Сколько человек, по-вашему, говорит на арамейском... на древнеарамейском, я хотел сказать?

- Видите ли, - и снова пауза. - За этим я, собственно, к вам и пришел. Я рассчитывал, что вы сможете, но так получилось, что мои знакомые ошибались, называя вашу фамилию.... Словом, я даже не знаю, как на нем говорить. Только приблизительно. Если на то пошло, я не в состоянии прочесть собственную поэму.

Мой взгляд, коим я одарил молодого человека, привел последнего в состояние полнейшего замешательства.

- Вы мне не верите.

- Знаете, после вашего появления, я готов верить всему, что вы не скажете. Так что не обращайте внимания на мои вытаращенные глаза и вставшие дыбом волосы.

Шутка оказалась на редкость неудачной. Молодой человек снова замкнулся в себе; вывести его из прострации мне удалось лишь через несколько томительных минут, после того, как я уговорил его не обращать такое внимание на мои дурацкие и совершенно неуместные замечания.

- Я ее закончил полгода назад, - наконец произнес молодой человек. - А начал, наверное, года три с лишним назад, еще, будучи в Сирии.

- И вы еще знаете сирийский?

- Да, местные мне даже говорили, что неплохо. И немного иврит. Это довольно близкие друг другу языки, может, как польский и чешский. Или русский. В конце концов, у всех них один корень. А, кроме того....

Я его не прерывал еще минут десять. Оказалось, что мне самому стало интересно то, о чем рассказывает мой собеседник. Потом все же решил встрять с новым вопросом.

- Извините, вы мне так и не сказали, почему вы не можете....

Молодой человек торопливо кивнул.

- Простите, я несколько увлекся. Просто для меня это очень животрепещущая тема, понимаете, я могу говорить о ней часами. Еще раз извините, что я так отвлекся, - он взглянул на часы, - потратил драгоценное для вас время на, в общем-то, не столь важное дело, - и стремительно переключился с одного предмета на другой, не давая мне встрять с натужными "да что там, бросьте", - Дело в том, что семитское письмо, - а именно к нему относится арамейское - принадлежит к так называемым консонансным. То есть, в алфавите практически полностью отсутствуют гласные буквы. Дело в том, что эта традиция идет еще с финикийской азбуки, она как раз и повлияла на все существовавшие и существующие языки региона. Весь алфавит, за малым исключением, представляет из себя упорядоченный набор согласных букв, к которым обыкновенно, присоединяется некая, заранее оговоренная гласная, не указывающаяся при письме. В каждом случае своя, но бывают и исключения, как же без них. Они-то, на протяжении веков, совершенно запутали все подобные алфавиты. Интересно, что в том же иврите только в нашем веке была окончательно установлены и систематизированы все огласовочные знаки, а так же более четко разведены гласные и согласные, например, ранее звуки (u) и (v)...

- Подождите, давайте перейдем к вашей поэме. Так, значит, говоря грубо, прочитать вы не можете оттого, что понятия не имеете о правилах тогдашней огласовки. Я не напутал в терминах? - молодой человек пискнул: "почти не знаю", - Однако же, поэму вы все же написали. Основываясь на чем, хотелось бы знать?

- Дело не в огласовке, - тотчас же возразил он. - Как и любой другой мертвый язык, древнеарамейский вполне достаточно изучен для того, чтобы определить почти со стопроцентной вероятностью, чему соответствует тот или иной символ, то или иное слово или понятие. Вовсе не обязательно знать, как они читаются, чтобы составлять из букв слова, а из слов - предложения. Вместо этого необходимо знать историю языка, его культуру, традиции и так далее, вплоть до орфографии и грамматики, хотя какая грамматика в древнеарамейском.

- Я уже заметил. Мне только интересно, каким образом вы можете понимать этот набор букв.

Молодой человек улыбнулся.

- Сила привычки. Так же, как и вы читаете текст на русском, я понимаю его на древнеарамейском. Не имеет значения, что абзацных отступов, запятых и точек в нем пока еще не существует. Существует традиции в построении предложений, определенные синтаксические конструкции, штампы, обороты и так далее. Кроме того, некоторые знаки при написании в конце, середине или начале слова имеют различный вид, вот как этот, например, - он перегнулся через стол и ткнул пальцем в середину рукописи. - Это тоже облегчает понимание. А вообще-то, когда привыкаешь писать на древнеарамейском, перестаешь обращать внимания на такие мелочи. Я изучал этот язык больше десяти лет, самостоятельно, разумеется, ну и кое-чего в нем достиг, раз уж смог написать "Бар-Решуба", - не без гордости закончил молодой человек.

Тысячи вопросов теснились в моей голове. Но мой собеседник вновь опередил меня.

- И, знаете, что бы мне хотелось больше всего? Не смейтесь, пожалуйста, просто услышать, как звучит моя поэма в устах хранителя этого языка, человека, засыпавшего под колыбельную на этом языке, думающего разговаривающего и слушающего только его. Подарить ему это произведение, услышать его замечания и комментарии к написанному и услышать, наконец, язык, который мертв почти две тысячи лет.

- У вас единственная возможность, - широко улыбнувшись, заметил я, отправиться туда, в ваш Самаль века эдак восьмого-десятого до рождества Христова и услышать.

Он кивнул в ответ, отреагировал на мою улыбку, приняв ее как должное.

- Разумеется, вы правы. Именно для этого первый вариант рукописи я начертал на пергаменте. Вам же предоставлен вариант на бумаге, пускай и мелованной.

Тон его слов показался мне чересчур уверенным, мысли, которые я гнал в течение всей нашей беседы, вновь заняли главенствующее место в голове.

- И что же вы сделаете с первым вариантом? - пытаясь все так же широко улыбаться, спросил я, с неожиданным нетерпением ожидая ответа.

- Кажется, вы начинаете сомневаться в моем душевном равновесии, мрачно изрек молодой человек, - Но на самом же деле, - нет, не надо оправдываться я все вижу! - на самом деле существует такая возможность. Более того, не далее как сегодня, я воспользовался ей, дабы попасть к вам.

Я ожидал, что он извлечет откуда-нибудь хитроумный приборчик, какую-то машинку, которая, по его словам, и позволила встретиться со мной, преодолев разницу во времени, в прямом смысле этого слова, но молодой человек ничего не показал, только широко улыбнулся.

- Вы ждете чуда, - промолвил он. - Вы всегда ждете чуда, всегда и везде, но не хотите просто верить словам, доводам, сколь бы не были они убедительны. В самом деле, что может измениться за столь короткий срок в человеке? Ничего.

- Нет, - попытался возразить я. - Отчего вы так...

Но молодой человек прервал меня взмахом руки.

- Я согласен, нет смысла верить всему, что говорят. Слова порой бездоказательны. Порой бессмысленны. В любом случае, ныне они уже ни к чему не обязывают, изрекшего их. Знаете, тогда, раз уж на то дело пошло, я хочу вам кое в чем довериться. Это связано с моим путешествием в Переднюю Азию. Только прежде обещайте сделать кое-что взамен.