И возвращается ветер

Берендеев Кирилл

И возвращается ветер

Берендеев Кирилл

И возвращается ветер...

Из окна моей комнаты стена хорошо видна, бурым кирпичом темнея меж сосновых стволов цвета сепии. Она высока, эта стена, над густо окружившим ее бурьяном, высотой в человеческий рост она высится еще на добрый метр. Высока и очень стара.

Время не пощадило ее: снега и дожди год за годом, десятилетие за десятилетием размывали крепкий цемент кладки, зима морозила и вмерзшим льдом раскалывала кирпичи, а лето раскаляло и крошило их. Частые бури довершали общее дело, сбрасывая острые обломки вниз, в заросли чертополоха, борщевика и крапивы. Каждую осень покрывались раскисшим ковром умирающих растений, уходили в землю, и каждую весну им на смену с верха стены сыпались новые камни. Процесс этот был неостановим, и результат его очевиден. Дело лишь в сроках: сколько десятков лет понадобится, чтобы двух с половиной метровая стена навсегда исчезла с лица земли, впитанная в недра свои жирным вязким черноземом, поверхности которого никогда не касался ни заступ, ни лемех.

На закате стена чернела первой, явственно выделяясь среди деревьев как чужеродное тело, кем-то, когда-то вживленное в организм леса; на восходе появлялась, выплывая из предрассветной сини последней, когда солнце, разгоняя утренние туманы, уже поднималось над горизонтом, и лучи его пронзали насквозь угрюмый полог бора. И в эти минуты холодная темень ее камня казалась еще таинственней и неприятней.

Каждое утро, просыпаясь, и каждый вечер, разбирая постель, я выглядывал из окна и наблюдал эти метаморфозы. Стена находилась всего в сотне метров от моего окна, и за долгие часы наблюдений стала хорошо мне знакома - каждым своим кирпичом и каждой трещиной. А иногда еще и слышна августовскими вечерами, когда лес замирал, попрощавшись с солнцем, в полумраке подступающей ночи, мне слышался легкий стук и шуршание, - то крошилась остывающая за день кладка, и падали и падали в мягкий перегной мелкие осколки кирпичей....

Дом, в котором я жил, принадлежал моему старому другу Семену. Несколько дней назад он пригласил меня пожить у него пару недель, до окончания отпуска, и я с удовольствием, и, признаюсь, с некоторым удивлением, принял его приглашение. Мы с ним очень давно не виделись; должно быть, поэтому еще в поезде я отчего-то стал бояться, что не смогу узнать его в шумной толпе лиц, мельтешащих на станции. Чтож, в этом была своя правда: на платформе действительно было довольно много народу, и пока я стоял посреди толкотни и гомона, оглядываясь в поисках знакомого лица, черты которого никак не шли на ум, он первый увидел меня. И поздоровавшись, крепко обнял, выбив из глаз невольную слезу.

Семен и вправду изменился за те, да, уже шесть лет, что мы провели, не видя друг друга. С самого его развода, неожиданно для всех последовавшего за смертью деда. После кончины которого он и получил в наследство добротный бревенчатый дом, построенный лет эдак шестьдесят назад. Мы все еще гадали тогда, как может одно быть связано с другим. Сколько ни спорили, кажется, так и не пришли к общему мнению.

После скоропалительного развода Семен в одиночестве переехал за город, в этот старый дом на краю деревни; жена забрала по суду их двенадцатилетнего сына и отчего-то очень не хотела, чтобы бывший супруг виделся с мальчиком; впрочем, Семен и не настаивал. За прошедшие с тех времен годы, насколько мне стало известно, он сделался совершеннейшим бирюком, жил сам по себе; забросив прежние свои обязанности, он подрабатывал теперь на станции, обратно же в город выбирался крайне редко, на день, на два, навестить мать. Как-то случайно я встретился с ней, она с первых же слов пожаловалась, что совсем потеряла сына, и теперь, говорила она, комкая в руке носовой платок, и не решаясь поднести его к глазам, с каждым новым визитом, он кажется все более чужим, почти посторонним человеком. Сказав, она замолчала, надеясь услышать от меня что-то ободряющее, успокаивающее, но я так и не нашелся, что ей ответить; так, сухо попрощавшись, мы разошлись.

И вот теперь неожиданно - это приглашение. Получив его, я терялся в догадках, относительно внезапного решения Семена, и вместе с тем, конечно, был польщен им, не скрою. Все же, Семен мне первому отворил свою дверь.

И, встретившись с ним, все пытался разузнать, отчего так. Семен пожимал плечами, то улыбаясь, то хмурясь, отговариваясь общими фразами, будто и сам не знал причин, побудивших его принять это решение. Я не отставал от своего друга. Пока мы добирались со станции, пока он показывал мне добротный деревенский дом, пока он размещал меня, я задавал ему, помимо этого, еще множество вопросов о прежней и нынешней его жизни. Он отвечал односложно и с явной неохотой, или не отвечал вовсе, как-то непривычно останавливаясь на полуслове, словно изображая еще большего бирюка, чем был на самом деле. Мне сызнова приходилось привыкать к своему старому другу, к его изменившейся манере общения, к новым привычкам и привязанностям.

Семен отвел мне под жилье мансарду, для себя же он выбрал в комнату первого этажа, в противоположной стороне дома, окнами выходящий в яблоневый сад.

- Отсюда прекрасный вид на утро, - сказал он, открывая передо мной дверь мансарды и ставя мой чемодан в угол. - Да и меня тебе не слышно будет, - добавил он чуть погодя и немного нерешительно. - Говорят, храплю я сильно.

Этого я так и не узнал за все время пребывания в доме. Меж нашими комнатами пролегала маленькая гостиная и кухня: толстые стены и тяжелые потолочные перекрытия заглушали все звуки. Мне был слышен лишь лес.

Да стена, с ее осыпающимися обломками кирпичей.

Несколько дней я только смотрел и слушал, привыкая к новой обстановке, и к новым чертам в характере старого друга, и лишь затем решился побеспокоить Семена вопросом: что там, за стеной?

К моему великому удивлению, он лишь руками развел. Несколько странно взглянул на меня, точно проверяя, действительно ли интересен мне ответ на вопрос и только затем нехотя, по-бирючьи, произнес:

- Понятия не имею. В голову не приходило в бурьян лезть. Вряд ли за ним что-то скрывается.

- А прохода никакого к ней нет? - продолжал выспрашивать я.

- Ни единого. Метров на десять вширь все крапива затянула. Да тут... только звериные тропы и могут быть. Дом-то мой на отшибе стоит, - и, заметив мой встревоженный взгляд, поспешил добавить: - Да какие звери: все больше зайцы, лисы, барсуки.... Вообще гадючьи места тут, - задумчиво произнес он. - Из деревни никто не ходит, а дачники и подавно. Видать, в этом бурьяне они зимуют, в апреле месяце их тьма тьмущая оттуда выползает.

- Захочешь, не полезешь, - пробормотал я.

- Вот именно, - Семен произнес эти слова с каким-то непонятным выражением, и я снова подумал, сколь мало знаю человека, с которым до недавней поры прожил вместе долгие годы, и с которым судьба разлучила всего на шесть лет: - Весной они с первого тепла дурные... кусаться здоровы, заразы: как-никак, в апреле у них свадьбы.

Меня так и передернуло.

- Часто кусали? - голос мне изменил. Семен усмехнулся.

- Да уж бывало.... А, притерпелся уже. Тут жить, так поневоле иммунитет ко всякой нечисти приобретешь, - и, посмотрев внимательно на меня, поспешил прибавить: - Только сейчас их уже не встретишь. Август: утренники, холодно, одним словом.

Все равно, несмотря на уверения Семена, на ночь я зачем-то запер дверь мансарды, чего прежде не делал никогда. А в сон мой то и дело врывались самые разные ползучие твари, всегда неожиданно и абсолютно бесшумно, возникая из ниоткуда и в никуда возвращаясь.

Утром я проснулся весь издерганный и, выглянув в окно, снова увидел черную стену на фоне солнечных стволов сосен. Я отчего-то долго стоял у окна, глядя, как постепенно светлеет бурый кирпич, и черный монолит стены медленно распадается на светлую цементную прослойку и темные провалы трещин. Семен позвал меня завтракать, занятый созерцанием, я едва услышал его. И неохотно поковырял половину глазуньи, - мыслями я был все там же, у окна, разглядывая метаморфозы стены. А потом с моего языка сорвались довольно неожиданные слова: