Страница 3 из 4
"И эх-да распротемная наша сто-о-ронка-а-а!.." А летчик: - Не ори!.. Заграница может услыхать. - То есть как? - поперхнулся Касьян. - По безвоздушной проволоке. Беспроволочный телеграф такой устроен. Ученые додумались. - Чего врешь? - сказал Касьян. - Верно, - сказал летчик. Тут вспомнил Касьян, что на выставке на счет этого объяснение давали, заругался:
- Вот дьяволы! До чего нахальны эти ученые стали. То ли дело, бывало - проволока на столбах воет. Оно и по хозяйству подходяще: кирпич ли в печке утвердить, портки ли подвязать: залез, срезал, сколько надо, и аминь. Глядь-поглядь: лесочек завиднелся и родное село Коробейники на пригорочке торчит. - Ох, и до чего быстро припорхнули! - изумился Касьян. А уж в Коробейниках колокола гудут: трезвон, как в коронацию. - Тпрруу!.. - И словно на постели в страшном сне подпрыгнул Касьян - хлоп на землю. - Мила-а-й!.. Ах, как благополучно... - и ну целовать летчика взасос. Крестный ход навстречу и отец Лука в ризах золотых. Открыл Касьян над собой китайский зонтик, шелковым платочком личность обмахнул, и во всей строгости, будто двадцать лет в губернаторах ходил: - А почему же это комсомол не выступает? Приехатчи из-за границы, я, может, антирелигиозной пропаганды не терплю... Долой крестный ход!.. Себе убыток, извиняюсь... Одначе - оробел, чмокнул батюшкину ручку, кропилом окропился и приказал сорок-сороков резиновых титек отсчитать попу. - Ну, все ли тут у вас в порядке? - спросил Касьян. Собранье промолчало. Он сказал: - Раз я весь обрит - по-американски, то все будет по-новому. К чорту трехполье! Денег у меня - во! Жалка, молотилка, трактор, щипцы орехи колоть и тому подобное. Подхватывай меня аккуратненько под ручки, веди в избу, желаю свою бабу по всем пунктам осмотреть. Привели его в избу - а колокола так и гудут, того гляди - треснут по середке, а кресты так и сияют - смерил бабу с ног до головы, крикнул: - Чумичка необразованная, больше ничего! И повалился на кровать: - Разувай! Не видишь?.. А народу в избу натолкалось видимо-невидимо. И отец Лука в камилавке сидит, как бардадым. Отдышался Касьян, перевалился на кровати с боку на бок, проговорил: - Которые желающие - могут оставаться, нежелающие уходи: стану сказывать, как дело было. Народ остался весь. Касьяну очень приятно стало. Как же! Все село в его избу собралось. Заграница. Темный лес. Поковырял Касьян глазами потолок и начал, прямо скажем, врать. - Ну, ребята! Почет мужику повсеместно неограниченный. Слушай. Народ откашлялся, закурил трубки и примолк. - Повезли меня, значит, за границу на скором мягком, ну, везде встречи, смычка, любо-дорого глядеть. У границы корчма стоит, в корчме шинкарка расчудесная, так вся и трепыхает: "Ах, пан мужичок!" А сама меня в губки чмок... В это время кто-то по-щенячьи всхохотал в углу и тявкнул. Касьян вздрогнул, слез с собственной кровати, сел за стол. - Фу ты, бес, сделай одолжение, - пробормотал он про себя. - Вали, Касьян, вали! Просим. - Идет... - сказал Касьян. - И вот, значит, пошел я ко границе, а там польской солдат: "Куда?!" Я ему, не говоря худого слова, в ухо раз. Он вверх ногами. Я в другое ухо два - он вниз головой. И говорит: "Ах, извините, не узнал". И повел меня к Польше. Я, - говорю, - твоей Польши не желаю, нищий сорт, сколь времени под Россией она была, а веди меня к французенке, потом и к англичанке: все нации желаю прощупать самолично". Касьянова баба тут скосоротилась и засморкалась в фартук. - Не хнычь! - пригрозил ей Касьян. - Не всякому слову верь: это зовется дипломатия. - Просим, просим! - пропищал из-под стола лисенок и очками поблестел. Заглянул Касьян под стол, оробел немного, на священника отца Луку испуганные очи перевел. - Просим, просим! Вали, Касьян! - это весь народ. - Идет, - сказал Касьян. - Знай слушай. На чем, бишь, я?.. Ах, да. Подхватили меня под руки разные генералы господа, а народишко ихний так и лезут, так и напирают со всех сторон, как тараканы: лестно им на российское крестьянство повзирать. А господа генералы по французской матушке их: "Дорогу, мол! Нешто не видите, кого ведем?" Я иду, улыбаюсь, сам румяный, и шапчонкой во все стороны машу. Ну, те - ура-ура! Музыканты в трубы вдарили. Глядь-поглядь: на зеленом на ковре в золотых креслах Франция сидит. Сама белая, губки тонкие, обликом курноса, и глазом очень весела. Сложения субтильного, вся замурована в корсеты, и чулочки натянуты выше коленок ейных вершка на три, на четыре. Тут опять в избе голос: - Откудова знаешь?! Касьянова баба снова в слезы. - Я ужасно пронзительно на нее взирал, - сказал Касьян. - Вы, темные дураки, не верите, а я не вру... Вот те Христос, не вру. Мне не долго и перекреститься... И только руку для крестного знаменья занес, вся изба как ахнет: - Ах!!.. - аж стены вздрыгали, вихорь по избе пошел, а отец Лука в подпол провалился. - Верим, верим, не божись! Касьяну сумно стало, передернул плечами, запрокинул голову. А на печи черный кот сидит, зелеными глазами Касьяну в ноздри смотрит, и вся изба зазеленела. - Брысь!.. - заорал Касьян. - Гоните его, братцы! Я знаю этого кота. - Какой кот! Это Спирька... - загалдела вся изба. - Спирька, ты? - Вали, Касьян Иваныч, сыпь. - Идет, - передохнул Касьян и вытер пот на лбу. - На чем, бишь, я? Ага, припомнил. Только, чур, не перебивать, ребята. Сидит, значит, Франция, а кругом ейная свита: вся в крестах, в звездах - ну, прямо курице клюнуть некуда. А из пушек в мою честь бух да бух: как хватит - хватит, я ногами дрыг, бороденкой виль, аж мурашки по спине. "А она белой ручкой повела и мне приятно улыбнулась. Тут генералы ну мне шею нагибать: "Вставай, мужичок, не знаем, как ваше имя-отчество, вставай, мол, на колени, кланяйся в ножки госпоже". - "Никак нет, - отвечаю, - то-есть ничего не могу из ваших нерусских слов понять". Отступились генералы, а французинка на стульчик подле себя показала ручкой белой: - "Мол, пожалуйте". Я шапкой помахал туда-сюда: - "Адью, мол, ваша честь, мадамочка". А она: "- Как поживаете? Все ли здоровы?" А я: "- Живем, слава богу. Здоровье крепкое. Через три года в четвертый именины правим." "- А как ваша супруга?" "- Это баба-то? Ничего... Акулиной звать. Родимчик у нее... Заойкает, заойкает, и сейчас в церкви на пол бряк... Надо быть, колдун, хлоп его в лоб, извиняюсь за темное выражение, попортил." "- Вы не бьете ли ее?" "- Это бабу-то? Случается иногда: нет-нет да и ковырнешь со временем... Выпивши когда." "- А вы пьете?" "- Без этого нельзя... Ну, мы в крайнем случае самогон впотребляем. Особливо на престольных праздниках. Мы, русские, господа бога вот как чтим... Извините. А в праздники завсегда гулянка... Другой раз в колья... А то и на ножи. Иным часом смертоубийства есть..." Как только я сказал, она сейчас ручкой повела и прокурору: "- Ваше благородие, запишите..." "- Эге-ге, - подумал я, - этак, пожалуй, пропечатают в газетине, и в Ересеесе потом не въедешь. Надо ухо, - думаю, - востро держать." Навострил я оба уха, шапкой помахал и слушаю. А она: "- Вы, наверное, не ученый совсем, темный?" "- Как это можно, - говорю. - Я в ниверситете изучался. У нас все мужики в ниверситете... У нас ниверситетов, как грибов, ниверситет на верситете... Густо. А дозволь, твое сиятельство, вам встречь вопросики задать?" "- Ах, сделайте такую милость..." "- Ну, скажи мне откровенно, сколь у тебя всей земли находится? Я так мекаю всю твою землю французскую, ежели наших мужиков с волости винишком подпоить, в кошелях перетаскают. Вот то-то и оно-то... А ты нос дерешь... А нашей земле конца краю нет. Едешь, едешь, спросишь: где? Да в своем уезде, ваша честь. Едешь, едешь, поешь, поспишь, глаза отворишь: где? В своей губернии, ваша честь. Едва-едва до Москвы доберешься. А там через сорок ден - Урал-гора, выше колокольни, через восемьдесят ден - Алтай-гора, за Алтаем - Валдай, колокольчики там льют, через сто двадцать ден от Алтаю - Байкал стоит, неизвестно что, то-ли гора крутая, то-ли мокрая окружность в несусветимых лесах густых. Едешь-едешь, едешь-едешь, и уже после всего этого, уже на другой год в море-океан упрешься. А там шапку бросил - и в Японии. Мы япошкам в девятьсот четвертом годе вот какую лупку дали. Куропаткин генерал в самую середку заманил их. Слыхала? А за океаном, сказывают, Бессмертный Кащей на золоте сидит, сам не жрет и другим не доверяет..." "- Наплевать!" - сморщила носик Франция. - "Наплевать, что ваша сторонка велика, за то у вас мужики в лаптях, а у нас сыр кушают"... Я ноги подкорючил, чтоб лапти схоронить, да как плюну в три плевка: "- Тьфу, твой сыр! От него дух один распространяется. А вот я как редьки напрусь - поди-ка, тронь меня. Эту фрукту видывала, нет? Ей и в бане ежели натереться, сразу хмель долой... Да, поди, у вас и бани-то настоящей не предвидится. А у нас, ух-ты! Залезешь на полок, да как поддашь - поддашь, - аж волос в бороде трещит... Ах, и отхвостал бы я те веничком бока... Жалаешь?" Тут, грешным делом, подмигнул я ей и шапчонкой помахал, ну, генерал мне сейчас же сердито локтем: - "Цыть!", а мадамочка ничего, тоже встречь мне улыбнулась и золотой туфелькой этак виль-виль-виль, то есть, пожалуйте в контакт. Тут генералы все вскозырились, им дурно стало, зачали меня сердитыми вопросами щипать: "- А у вас виноград есть?" "- Есть, говорю. Это какой, говорю? Зеленый-то? У нас в лавках продается. Ну, клюква покрасней. А у вас кислая капуста есть?" "- Есть, отвечают. - А у вас французская горчица есть?" "- Добра-то. А у вас деготь есть? Карасин есть? Гвозди есть? Чего-бы еще тебе загнуть... Дуги есть? Хомуты есть? Самогон гнать приспособности имеются? Гармошки есть, тальянки? Ни черта у вас нет... А у нас все есть." А генералы: "- Резиновые титьки есть у вас?" Ну, братцы, я тут язык-то и прикусил совсем: "- Вот, говорю, господа честные, извиняюсь на глупом слове, этого добра у нас нет... У нас все настоящее." Тут Франция провела ручкой по грудям - физкультура называется - и глазки опустила. Ну, думаю, начну-ка я крыть их с верхней полки. Перекрестился, да и говорю: "- У вас под кем крестьянская земля? Под барами? А у нас, господи благослови, под мужиком. У вас под кем фабрики-заводы? Под буржуем? А у нас, благодарение царицы небесной, под пролетарием всех стран. А смычка есть у вас? А у нас в одной волости смычек пять. А шефы есть? Ни черта у вас, окромя горчицы... Тирнационал есть?" А генералы: "- У нас марсельеза." А я: "- Добра-то. Мы ее, матушку, в девятьсот пятом годе воспевали, как помещиков жгли. Скажи пожалуйста, какие отсталые народы." А генералы: "- Долой мужика! Долой!" "- Врешь!" - кричу им встречь. - "Погоди мужика хулить. Мы всех вас за собой на веревке уведем. Русь еще лаптем думает, погоди, до башки черед дойдет, покажем!"