Страница 6 из 9
Я почти 30 лет "отбыл" там, куда телят не ганивал пресловутый Макар; и весь свой пыл вынес из "заключения" раннего.
Иным покажется пафос смешным, каким-то таким надуманным; а мне все горек юности дым, то Сталиным тянет, то Трумэном...
Ломала, корежила жизнь судьбу.
Вырос я свилеватым, как пихта.
А кто-то про ранние морщины на лбу или заметит, мол, слишком тих ты...
Не надо зондировать. Я не стих.
Во мне не угасла заветная фронда.
И даже этот изломанный стих гласит, что создатель не просто член Фонда.
"Изыдьте!" - кричу из последних сил:
"Членистоногие! Членисторукие!".
Пусть в храме останутся те, кто любил, кто вырос под присмотром суровой старухи.
И кто не боится, что нынешний смотр выявит нутро и мурло перекрашенное...
Утро построит из солнечных сот новые невиданные башни.
Не будет больше ужасных зон.
Зон молчания. Зон страха...
И одним из самых тяжелых зол будет незнание Чайковского или Баха.
Затем и живу, и сердце лечу в Кисловодске богатырским нарзаном.
Затем обратно в Москву полечу, раздумьями века терзаем.
Не нужно бояться высоких слов, когда они истиной чувств обеспечены.
Не нужно дверь запирать на засов и засыпать беспечно.
Сегодня в движении вся страна.
Ширится зона стыда и страдания.
Так пусть продлится моя страда, зона радости и рыдания.
Жизнь безжалостна. Жизнь права.
Она уводит детей из-под крова.
Ведь растет и растет трава, не боясь серпа тупого.
18.07.88
ПРОТИВОРЕЧИЕ
В темном вагоне, летящем в туннеле, мы очутились случайно вдвоем.
Дьяволы пили и ангелы пели, две половинки боролись в одном.
Не понимая божественной цели, чередования света и тьмы, соприкоснуться и то мы не смели, грешной беседою теша умы.
Жар возникал, доходящий до стыни; дыбился чувства невиданный вал.
Голос алкал обнаженной латыни.
Голого факта рассудок желал.
Но проиграла бесовская сила.
Хлопнули две половинки двери.
Жизнь беспощадной косою скосила цвет не расцветший, кори - не кори.
Дар обретает полет в повторенье.
Творчество крепнет с собою в борьбе.
Каждый из нас остается в творенье и погибает, замкнувшись в себе.
3.10-1.12.91
Мне кажется: черные тени, что следом за нами идут, не длинные руки растений, а - души погибших в аду.
Они поджидают сторожко усталости жертвенный миг.
Недаром змеятся дорожки и лунный кривляется лик.
И ветер уныло недаром поет в придорожных кустах, чтоб сердце искало радаром того, кто от страха устал.
Забытое стадное чувство трусливо толкает на бег, но я подбодрюсь безыскусно:
"Смелее, живой человек!
Неважно, что там за спиною, что ночь накрывает крылом, со страхом сражайся и с тьмою и к цели спеши напролом".
8.02.95
О, Боже, мне прости витийство!
Молю: "Спаси и сохрани!"
Душе грозит самоубийство: бесцельно прожигаю дни.
Не мыслю - только существую в погоне жалкой за куском.
Но как я выбрал жизнь такую, страстями высшими влеком?
Как незаметно спился, сбился на стоптанную колею, и каплей в лужу тихо влился, забыв назначенность свою?
Но есть, есть пламя под золою.
Рука усталая тверда.
Я верю, что отрину злое,
И - вспыхнет новая звезда.
26.05.95
БРОДЯЧИЙ СОНЕТ
Я себя не люблю: прожил жизнь понарошке - всем подай, принеси, и убраться изволь.
А талантов-то было - как фигурок в матрешке.
Почему же под старость - чудовищный ноль?
Ночь меня допекла - пробирайся сторожко.
Разгулялись братки, перекатная голь.
Лист опавший лежит, словно смятая трешка, обещая напрасно дармовой алкоголь.
Я отвешу поклон полуночной природе.
Я спасибо скажу шаловливой листве.
Пусть я репу не рыл на родном огороде и граблями не ерзал по старой ботве, я давно растворен в равнодушном народе, словно сахар - в воде, как плотвичка - в Неве.
6.10.97
РОМАНИЧЕСКОЕ
Роман, романчик, несмышленыш, мой первенец, любимец мой, ты как зареванный звереныш со сфинксовою головой.
Ты ушки истово топыришь, ты бодро носиком сопишь.
Ты ничего уже не стыришь, но и обиды не простишь.
Вобрав в себя мои полвека и чтенье нескольких веков,
Ты, между прочим, не калека, а многих сплав черновиков.
Когда, кому, упавши в руку, как вовремя созревший плод, избавишь, может быть, от скуки, а то вдруг и - наоборот.
Я до сих пор и сам не знаю, какой чертенок подтолкнул родить тебя...Что ж, хата с краю!
Кричите, други, караул!
16.12.97
ЖИЗНИ РАДУЖНЫЙ ПУЗЫРЬ
Безмятежная погода.
Солнце светит. Нет дождя.
Водка есть чуть-чуть для взвода, но немного погодя.
Вновь ты чем-то недоволен, вновь подумал, обормот:
"Супчик, вишь ты, пересолен, пересахарен компот.
Отвратительны газеты, книги, видеокино".
Что ты хочешь? Где ты? С кем ты?
Не с природой заодно.
У тебя своя природа, свой замес и свой завод, и в любое время года вечно мучишься, урод.
Недоволен ты, по сути лишь собой и потому, други, вы не обессудьте, быть позвольте одному.
Хоть в каморке, хоть в кладовке, хоть за шторкой на печи.
Вот и все твои уловки.
Кирпичи - не горячи.
Горяча и буйна совесть, как в бутыли сжатый хмель.
Ты почувствовал, готовясь, что за тридевять земель окромя ядрена мата уготовлена тебе непосильная расплата за расхлябанность в судьбе, за смешки, за небреженье, за надежду; дескать, стыд совершит преображенье; пусть тебя оборонит от ночного приговора света алчущей душе и несмывного позора на последнем вираже.
Вот и все. А вы - погода.
Дескать, солнце, не дождит.
Что ж, в любое время года будет повод для обид.
Мой герой себя обидел тем, что эгоистом жил, наконец возненавидел то, что истово любил.
Молит он не о спасенье,
Божьей милостью храним, а о том, чтоб воскресенье не осталось днем одним.
Чтоб в недельной круговерти, одиночество ценя, он порой мечтал о смерти, самого себя виня.
Там, где вовсе нет погоды, солнца нет и нет дождя, все уснем как часть природы, чтоб немного погодя может быть, очнуться, плотно шевельнуться ввысь и вширь, чтобы вновь возник и лопнул жизни радужный пузырь.
1.08.98
ИЕРОГЛИФ СУДЬБЫ
Уж не славы взыскуя, не утлой поживы, я ещё поживу в вертограде зеленом, у речки, где ивы гомонят наяву.
За окном разжужжалась не шалая пчелка, воет мотопила.
Сразу вспомнилась хитрая рыжая челка...
Что она наплела?
Что она говорила, Офелия, фея?
Чушь какую несла?
В давней речке мелькнула, закатно алея, только тень от весла.
Только отзвук речей, только тихое эхо беспричинных смешков.
Я ещё не доплыл, я ещё не доехал до летейских мостков.
Я ещё поживу, напрягусь, не расслышав смысл, но звук сохраня.
То ли "елочкой", то ли же "крестиком" вышит иероглиф огня.
Следом катится рериховский иероглиф - в виде двух запятых.
Он напомнит боренье головастиков долгих, как мне били под дых.
Как когда-то давно пацаном романтичным
(все равно пацаном), я пусть нехотя дрался, бранился цинично и травился вином.
Иерархия образов прежде, до смысла выжигает нутро.
Это было до Ельцина, до Гостомысла.
До кино и метро.
Это было и с нами уйдет, чтобы снова вспыхнуть в жизни другой.
Я тянусь, чтоб расслышать последнее слово и - коснуться рукой
рыжей челки, а может быть ивовой пряди, может, тени весла.
И ознобно заметить в неумершем взгляде, как смеется весна
в вертограде зеленом, у речки, где ивы гомонят наяву.
И не все ли равно несчастливым, счастливым; главное - что живу.
Пусть обрубком, калекой, пускай инвалидом, просто частью ствола.
Перепилен. Бывают такие обиды, что там мотопила.