Страница 8 из 16
Вечный двигатель религиозных возрождений в инстинктивном желании возвратиться к чистоте и силе веры прошлых, якобы менее замутненных времен. Современники и соплеменники подсознательно жаждут оживить находящиеся в пренебрежении и забытьи древние верования и культы, а чтобы придать им больше цены и веса, отыскивают в них непременное потаенное высшее значение, непонятое до сих пор. При этом в них неизбежно вводятся новые принципы, принципы своего времени и своей среды, элементы порой даже чуждые той религии, которую хотят восстановить в её прежнем блеске и, наконец, дают ей новую жизнь не иначе, как подвергнув её полному превращению.
Это касается и язычества в древнем Риме, и оного же в греческих полисах, и даже шаманства у чукчей и эскимосов. Каждая цивилизация, каждая из народностей, слившихся в ту или другую империю, стремятся привести в общий фонд своих собственных богов, свои религиозные обычаи, сохранившие жизнестойкость, а уж из всех этих богов, этих обрядов, всех этих верований в очередной раз выделяется одна генеральная идея, которая прежде всего только различное проявление одного и того же могущественного божества, различные обряды одного и того же культа, различное понимание одного и того же благочестия, вызванные прежде всего пылким инстинктивным желанием общества и/или каждого его члена (индивидуума) войти, наконец в подлинное и живое общение с искомым божеством.
Так Адская Великая Матерь, Церера и Сирийская Богиня, Исида становятся Богородицей; Озирис-Серапис, он же Аттис, Митра метаморфизирует в Иисуса Христа. Апулей оставил едкие описания лжежрецов Кибелы и Сирийской богини, вызывающие прямо-таки всеобщее презрение, настолько он хотел досадить метрагиртам, которых ненавидел. Любителей подробности опять отсылаю к первоисточнику. Зато тавробол и криобол, то есть очистительное крещение кровью быка или барана, практиковавшееся галлами, равно как и жрецами Митры, с которым они отождествляли своего Аттиса, заслуживает, мне кажется, пересказа более подробного.
Верующий, одетый в габийскую тогу, в митре и золотой короне помещался в яме, над которой был устроен решетчатый потолок. Служители приводили быка или барана, украшенного гирляндами, а жрец убивал его, вонзая меч в шею животного, и кровь из раны струилась через отверстие и желобки потолка на кающегося.
Когда вытекала вся кровь, животное уносили, а верующий выходил из ямы, весь испачканный кровью, но убежденный, что это нового рода крещение возродило его и обеспечило ему новую жизнь.
Выход из лабиринта существует, но он - кровав, он - через пролитую кровь. Такова плата смертного за очищение. Возникает вопрос: менее ли действенно очищение чужой кровью, нежели своей собственной?
Х
Сбойливая собака исподтишка ест. Персонажи мои окончательно взбунтовались. Позвонил истерически Кроликов, явно наскипидаренный своей супругой, возможно оскорбленной моей карикатурой, тем не менее легко узнаваемой, решил лечь на дно, сказал, что пишет новый роман из жизни чешуекрылых, видимо, в подражание новомодному Пелевину и сказал еще, что по телефону его не найти и искать не надо, сам свяжется. Да ради Бога, дружок, сиди в своих испарениях, дыши фимиамом супруги, все равно останешься через сто лет в этих вот инвективах! Вообще, мне бы тоже надо отдохнуть от кроликовских эскапад, от его истерик по телефону по поводу моего якобы скрытного характера, мол, только из "Вавилонской ямы" узнал он об истинном положении дел в семье моей дочери, о моей антипатии к бывшему зятю и его придурковатому отцу... В общем, бред какой-то.
Настоящая дружба, по-моему, не нуждается вовсе во всеоткрытости, важно общее мирочувствие, взаимовыручка и поддержка, мгновенная готовность к поддержке и взаимовыручке. А хитрюга Кроликов, не будучи семитом по происхождению, был истинным жидярой, русожидом, да простят меня все, реагирующие болезненно на данное определение. Жид - не национальность, а диагноз и тут нечего добавлять.
Итак, дорогие братья и сестры, из нашего повествования на время вздорный Кроликов устраняется, хотя так будет не хватать этого почти бесполого существа, с наклонностью к самокастрации, отличающегося большими хватательными способностями по части морковки и аналогичных лакомств, огромными защечными мешками для тайного постоянного складирования запасов, умением в случае нужды незамедлительно дать стрекача, некоторой эмоциональной тупостью и ленью, впрочем, легко переходящей в противоположность, длинноухостью, что свидетельствует помимо наклонности к подслушиванию ещё и о природной дурковатости.
Что касается его напарника по части моего унижения и шапкозакидательства, то господин Калькевич хоть и цепко расцарапывал волдыри моей мнительности, мол, смотрите, господин автор, накликаете, ещё допрыгаетесь, предадут вас анафеме с высокого амвона, но иногда, на всякий пожарный случай, прикидывался доброхотом и даже извинялся в пьяной болтовне.
Такие вот шустрики, отнюдь не мямлики, меня окружали и окружают по сей день, и придется, видимо, не однажды испить горькую чашу до дна, поднесенную псевдозаботливой рукой,
Много есть синонимов для обозначения человеческой глупости. Стоит, видимо, вспомнить, что питали её своими сосцами две нимфы : дочь Вакха Мете (Опьянение) и рожденная Паном Апедия (Невоспитанность). Спутники же Глупости: Филавтия (Самолюбие), Колакия (Лесть), Мисопония (Лень), Гедонэ (Наслаждение), Акойя (Безумие), Трюфэ (Чревоугодие), а также боги : Комос (Разгул) и Нигретос-Гипнос (Непробудный Сон). Следовательно, меня и приятелей моих по праву можно окрестить морософами (глупомудрецами), словечко сие придумал и пустил в оборот Эразм Роттердамский. Уроженец голландского города, поскитавшийся по белому свету, поживший и потрудившийся в окружении славного Альда Мануция, он написал свое похвальное слово Глупости в домике Томаса Мора в Англии, без малого (всего-то десять лет не хватает) пятьсот лет тому назад.
Словно готовясь к великому юбилею, наш кружок невольных морософов провел генеральную репетицию праздника. По прошествии нескольких дней от начала повествования оказалось, что все мы, друзья-враги, приглашены на юбилей к ещё одному нашему земляку Натану Гараджеву. Ему стукнул "полтинник", возраст несерьезный для его обладателей, но только если бы мне назвали данную цифру лет тридцать пять тому назад - непременно бы ахнул: так долго не живут.
Опять же необходимо углубиться в историю вопроса: юбилеи наши следовали друг за другом. Мой отгремел тройку лет до того, дружная компания собралась тогда у меня дома (на ресторан, увы, финансы не располагали), прибыл Калькевич с женой-арфисткой, с которой не разлучался последнее время, как иголка с ниткой; Кроликов, естественно, без супруги-армянки, которую никогда с собой не захватывал; Натан Гараджев пришел с приятелем (я о ту пору был с ними обоими ещё и сослуживцем по РИК "Тинктура"); незабвенный Иван Чепраков, именно тогда познакомившийся с Кроликовым, сидя бок о бок, причем моментально с ним скорешился (есть такая порода людей, обнюхаются как псы и все в ажуре, свои в натуре); тогдашний мой зять Андрей Кларенс с горячо любимой дочерью Златой; наконец, относительно недавний курортный знакомец, на тот момент коммерческий директор журнала "Пламя" Чеширский с непременной супругой; ах да, совершенно забыл сокурсника по первому институту, доктора медицины, психиатра и полковника (супернастоящего) Андрея Ахова с женой.
Кроликов, бывший на год меня моложе, юбилей свой перенес на неопределенное будущее (сначала омолодив себя на пятнадцать лет, покрасив остаток шевелюры и функционерские брови, всё надеясь отхватить хотя бы молодежную литпремию, но последнее время, опамятовшись, пока выбирает стать ли моложе на пять или на семь лет - экий смышленыш, такой пройдоха, что даже от души не позлорадствуешь).
Калькевич (младше меня на два года) празднество тоже зажал, скорее всего, по нехватке денег, о чем предпочитал не распространяться, хотя может быть ещё и потому, что не любил непроизводительных расходов (помните, как он "кинул" художника Ластикова?), а также избегал любых бытовых напрягов тем паче хлопот по организации домашнего застолья.