Страница 16 из 47
"Сегодня, - продолжал Гитлер, - пишется второй акт этой драмы. В первый раз за последние 67 лет можно констатировать, что нам не придется вести войну на два фронта... Но никто не знает, как долго продлится это состояние... В принципе я создал вооруженные силы не для того, чтобы бездействовать. Решение действовать было во мне всегда".
Мысли о представившейся благоприятной возможности вести войну на одном фронте вернули фюрера к вопросу о России.
"Россия в настоящее время опасности не представляет. Сейчас она ослаблена в результате многих внутренних процессов. Кроме того, у нас есть договор с Россией. Однако договоры соблюдаются до тех пор, пока они целесообразны. Россия будет соблюдать договор лишь до тех пор, пока она будет считать его выгодным для себя... Сейчас Россия решает большие задачи, прежде всего по укреплению своих позиций на Балтийском море. Мы сможем выступить против России лишь после того, как освободимся на Западе".
Что касается Италии, то многое зависит от Муссолини, смерть которого "может изменить все". "Как и смерть Сталина, смерть дуче таит для нас угрозу, - сокрушался фюрер. - А как легко может наступить смерть государственного деятеля, я сам недавно испытал". Гитлер считал, что "Америка благодаря принятым в ней законам о нейтралитете... опасности не представляет" и "помощь, оказываемая Америкой противнику, пока несущественна". "Все указывает на то, что настоящий момент благоприятен для нас, - утверждал фюрер, - но через шесть месяцев положение, быть может, станет иным". Поэтому он настроен решительно:
"Мое решение непоколебимо. В ближайшее время я выберу благоприятнейший момент и нападу на Францию и Англию. Нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии не имеет никакого значения. Ни один человек не станет спрашивать об этом, когда мы победим. Мы не станем обосновывать нарушение нейтралитета так идиотски, как в 1914 году".
Наступление на Западе, говорил Гитлер своим генералам, означало "окончание мировой войны, а не отдельной кампании. Речь идет не о каком-то частном вопросе, а о жизни или смерти нации". Затем он пустился в разглагольствования:
"Всех нас должны вдохновлять идеи великих людей нашей истории. Судьба требует от нас не больше того, что она требовала от великих людей германской истории. Пока я жив, я буду думать только о победе моего народа. Я ни перед чем не остановлюсь и уничтожу каждого, кто против меня... Я намерен уничтожить врага..."
Это была эффектная речь, и, насколько известно, ни один генерал не поднял свой голос, чтобы высказать сомнения, имевшиеся почти у всех армейских командующих, относительно успеха наступления в это время или относительно аморальности нападения на Бельгию и Голландию, нейтралитет которых и незыблемость границ Германия торжественно гарантировала. По утверждению некоторых присутствовавших на этом совещании генералов, замечания Гитлера относительно невысокого духа в высших армейских эшелонах и генеральном штабе были высказаны в куда более сильных выражениях, чем в приведенной записи.
В этот же день, в шесть часов вечера, нацистский диктатор вновь послал за Браухичем и Гальдером. Начальника генерального штаба сухопутных войск он продержал в приемной как провинившегося мальчишку, а главнокомандующему прочитал мораль о "цоссенском духе". Главное командование сухопутных войск (ОКХ) Гитлер обвинял в пораженческих настроениях, а генеральный штаб, возглавляемый Гальдером, в том, что он "проявляет упрямство, которое мешает ему присоединиться к фюреру и поддерживать его". Униженный Браухич, согласно его показаниям, данным позднее в Нюрнберге, предложил свою отставку, но Гитлер не принял ее, резко напомнив главнокомандующему, что он "обязан выполнять... долг и обязанности точно так же, как любой другой солдат". В тот вечер Гальдер нацарапал стенографическим знаком в своем дневнике: "День кризиса!"
День 23 ноября 1939 года во многих отношениях стал вехой в развитии событий. Он ознаменовал собой решительную победу Гитлера над армией, которая в первую мировую войну свергла императора Вильгельма II и взяла на себя высшую политическую и военную власть в Германии. С этого дня бывший австрийский ефрейтор начал оценивать свои не только политические, но и военные суждения как более квалифицированные, чем суждения его генералов, и перестал прислушиваться к их советам, отвергая их критику, что в конечном счете привело к катастрофе.
"Произошел конфликт, - говорил на суде в Нюрнберге Браухич, описывая события 23 ноября, - который позднее был улажен, но так и не залатан до конца".
Более того, разглагольствования Гитлера перед генералами в тот осенний день полностью отбили у Гальдера и Браухича охоту помышлять о свержении нацистского диктатора. Он ведь предупредил, что уничтожит любого, кто встанет на его пути, и, по словам Гальдера, намеренно добавил, что подавит любую оппозицию со стороны "генерального штаба "со всей жестокостью".
По крайней мере, в то время Гальдер не был тем человеком, который смело встречает столь серьезные угрозы. Когда спустя четыре дня, 27 ноября, генерал Томас по настоянию Шахта и Попитца явился к Гальдеру с просьбой уговорить Браухича действовать против фюрера (по воспоминаниям Гальдера, Томас сказал: "Гитлера нужно устранить!"), начальник генерального штаба напомнил ему о возникших трудностях, заметив, что не уверен в желании Браухича принять "активное участие в перевороте".
Спустя несколько дней Гальдер привел Герделеру довольно смехотворные доводы, мотивируя ими отказ от дальнейших планов свержения нацистского диктатора. Хассель записал их в своем дневнике. Кроме того факта, что "нельзя устраивать бунт в то время, когда стоишь лицом к лицу перед противником", Гальдер выдвинул следующие причины: "Необходимо дать Гитлеру последний шанс избавить немецкий народ от рабства британского капитализма... Другого столь крупного деятеля сегодня нет... Оппозиция еще не созрела... Нельзя быть уверенными в молодых офицерах". Хассель обратился к адмиралу Канарису, одному из основных заговорщиков, с просьбой продолжить начатое дело, но ничего не добился. "Он уже не надеется, что генералы способны оказать сопротивление, - записал в своем дневнике 30 ноября бывший посол, и считает, что предпринимать что-либо в этом направлении бесполезно". Немного позднее Хассель отмечал, что "Гальдер и Браухич для Гитлера не более чем мальчики, подносящие клюшки и мячи во время игры в гольф".