Страница 19 из 20
В центре медлили с рассмотрением проекта Камо.
И только когда армия Деникина заняла Орел, Камо дано было разрешение осуществить проект.
В памяти его еще сохранился эпизод на Коджорском шоссе. Тогда экспроприация потерпела крушение только потому, что действия участников не были согласованы, роли недостаточно распределены.
Но где найти людей, которые могли бы не дрогнуть в самую грозную минуту?
Несколько десятков завербованных комсомольцев казались ему недостаточно стойкими людьми. Он пытался их экзаменовать, проверял их стойкость всеми способами и все-таки сомневался.
– Ну, предположим, вас накроют, начнут вам резать пальцы... нос... выпытывать сообщников, – устоите ли вы, чтобы не назвать имена товарищей?
– Этого не будет, товарищ Камо, пусть режут... В таком случае мы постараемся покончить самоубийством...
Иногда ему казалось, что эта молодежь действительно устоит и в ответственный момент с честью вынесет тяжкое испытание пыток.
Он отобрал сотню наиболее проверенных людей и отправился с ними на юг.
Они остановились в одном из штабов Красной Армии и, не раздумывая ни одной минуты, Камо отобрал из сотни своих комсомольцев одиннадцать человек, назначил руководителя, дал инструкции, планы и отправил их по назначенному маршруту. Путь комсомольцев лежал через лес, за которым был расположен фронт белых. В лесу они сделали привал.
Где-то в отдалении лопались выстрелы и глухо ковали воздух пушки.
Руководитель группы вынул кисет и закурил. Через три часа наступят сумерки, и они двинутся дальше.
И в тот момент, когда руководитель группы прятал в карман свой кисет, совсем близко захрустели ветви. Тишину разорвала свирепая ругань и лошадиное сопение. Все вздрогнули, повскакивали со своих мест. Кто-то крикнул:
– К оружию!
Но было поздно.
Всадники направили на комсомольцев винтовки. Семь человек подняли руки. Только четверо еще продолжали копаться в карманах, пытаясь высвободить револьверы. Одной комсомолке удалось поднять револьвер. Она выстрелила. Пуля не задела никого.
Всадник двинул на нее лошадь и сильным ударом приклада выбил из руки револьвер.
– Руки вверх, подлюга. Шпиены... И баба – тоже шпиенка... У-у, гадюка!
Всадников было человек двадцать. На них блестели погоны. Они быстро обезоружили комсомольцев.
И тогда начался суд.
– Расстрелять их, робя, и все! Гадюк таких в штаб вести не надо.
Руководитель группы побледнел. У него затряслась нижняя губа, и вдруг он повалился на колени.
– Да за что же хотите нас расстреливать? Что мы вам сделали? А? Товарищи... Господа.. – Он не выдержал и заплакал.
В это время подъехал офицер.
– Что? Красные? А-а-а, – протянул он торжествующе, – попались, голубчики...
И заорал:
– Переходить фронт?! Шпионить?! Всех – на дерево... Всех до одного! Никому пощады! Слышите! Никому!
Он слез с лошади, передал поводья одному из всадников. Его глаза, сверкавшие на красном лице, не предвещали ничего доброго.
– К допросу! – скомандовал он. – Ты вот, – указал он на руководителя. – Ты зачем пробирался через фронт? – отвечай... – Федорченко, – приказал офицер одному из своих всадников, – приготовь вон там виселицы... Веревки есть? Ну, вот и хорошо... Одиннадцать штук, всех на деревья, и крышка... Пусть знают другие, что значит шпионство... Так вот, – продолжал он снова, обращаясь к руководителю группы, – я, пожалуй, подумаю и пощажу тебя... так и быть – вешать не буду, если только ты расскажешь мне все чистосердечно... Понял?
– А что вам надо знать? – упавшим голосом спросил руководитель группы.
– Ответь мне чистосердечно вот на какие вопросы: откуда, куда и зачем вы шли? Сколько вас перебралось и еще переберется к белым и как фамилии твоих товарищей? Ну!
Руководитель стоял бледный, с опущенными глазами. Его губы дрожали. Иногда он поднимал глаза и взгляд его долго не мог оторваться от того места, где «Федорченко» мастерил петли.
– Ваше благородие, пощадите... мы не хотели.
– Молчать! Говори по существу. Как фамилии всех твоих товарищей?.. Ну, как, Федорченко, готово?
– Скоро будет готово, господин ротмистр, – глухо ответил «Федорченко».
– Ну-с, – обратился офицер к руководителю, – ты еще упорствуешь?
И, не вытерпев больше допроса, руководитель начал говорить. Он рассказал все, что знал. Офицеру были переданы все сведения, все инструкции, которыми снабдил их Камо. И лишь четверо, и среди них – одна девушка, наотрез отказались разговаривать с офицером.
– Вы будете повешены, – раздельно и свирепо произнес офицер.
– Ну и вешай, палач... Всех не перевешаешь,– крикнула девушка, вырываясь из рук солдат.
– Федорченко, – сказал офицер, – вот этих четырех ты можешь повесить в первую очередь... а тех отпусти.
– Слушаю-с, – взял под козырек толстомордый солдат и ухмыляясь посмотрел на осужденных.
Белогвардейцы весьма пристально наблюдали за поведением осужденных.
– Ну что ж, не передумали? – обратился к ним офицер. – Отказываетесь разговаривать?
Он похлопал плеткой по своему сапогу.
– Даю вам еще одну минуту на размышление. Сколько войск расположено в этом районе? Как называются части? Скажете – помилую.
Но эти четверо оставались непоколебимыми. Сколько ни допрашивал офицер, он не мог добиться от них ни единого слова. И вдруг произошло то, чего никто не ожидал: офицер громко расхохотался. Он не мог владеть собой – смех душил его так, что весь он корчился. Смеялся офицер, хохотали солдаты.
«Федорченко» полез на дерево и принялся снимать петли. Комсомольцы смотрели на все это и тупо озирались – они не могли понять, что же произошло.
– Дурни, – буркнул «Федорченко», выходя на середину, – дураки, а еще туда же, комсомольцы... Не через фронт переходить вам, а под материнской юбкой сидеть... Э-эх, вы, кутя-я-я-та! Он сплюнул и отошел прочь.
Офицер встал. Он перестал смеяться.
– Нет, вот эти четверо – молодцы, – сказал он, указывая на тех, что отказались с ним разговаривать. – А эти семеро – навоз...