Страх высоты

Говорила Инна сумбурно и торопясь, затягиваясь сигаретой, и Мазину нелегко было следить за ходом ее мысли, но кое-что он все-таки успевал, соглашаясь с одним, запоминая другое.

- Но я начала с конца, а собиралась сказать много и главное о том, чего вы не знаете, хотя думаете, что знаете. Даже об Игоре. Вы сказали, что я бросила его. Нет, и это не так. Он ушел сам. Игорь сдался, потому что хоть и занимается всю жизнь спортом, он совсем не борец. Недаром он никогда не был первым. Он ушел сам.

- Когда увидел, что побежден?

- Хорошо, пусть будет так. Но это же не футбол! Здесь нет ни времени, ни счета. Здесь и "десять - ноль" еще не поражение, если есть силы бороться. А он прикинул, что счет не в его пользу, и решил, что уже не успеет отыграться. Нет, все это не так, как вы говорили, совсем не так. И Антон не предавал ни меня, ни отца. Он ничего не украл, ничего!

- Может быть, вам не вполне ясна значимость материала, который оказался в руках Тихомирова?

- Мне? Я могла только переоценить его, но никак не умалить. Отец тысячу раз говорил, что наиболее ценное из того, что он сделал, осталось неопубликованным. В последние годы он не мог печататься. Но он все время работал, каждый день. Одна я знала, сколько он работал и как ценил эту работу. А отец никогда не преувеличивал значения своей работы. Скорее наоборот...

- Значит, вы все знали?

- А как же иначе?

- И вы никогда не пытались обнародовать его труд?

- Нет. Я не хотела отдавать труд отца людям, которые отреклись от него.

- Они могли присвоить его?

- Кто? Рождественский и иже с ним? Нет! Это было не по их желудкам. Такую пищу они не смогли бы переварить даже пережеванной. Я просто не хотела иметь с ними дело. Они вызывали во мне брезгливость.

- Как же тетрадь попала к Тихомирову?

- Он не украл ее! Но скажите сначала, откуда вы знаете об этой тетрадке?

Мазин подумал:

- Хорошо. Мне сказал о ней Игорь Рождественский.

Инна бросила в пепельницу сигарету:

- Он не должен был этого делать!

Мазин вспомнил разговор с Рождественским:

- "...Разве вы не говорили об этом с Инной Константиновной?

- Нет.

- И ни с кем другим?

- Вы первый.

"Сказал неправду. Ведь она совсем не удивилась. Она знает, что Рождественскому известно про тетрадь. Но зачем врал он?"

- Он не должен был этого делать!

- Почему?

- Наверно, он струсил, когда узнал про машину?

- Не думаю. Вы забыли про алиби!

- Значит, Игорь вне подозрений?

- Почти. Но он мог волноваться не за себя.

- За кого же?

Мазин не ответил.

- Вы, кажется, говорили, что человека можно убить не только ассегаем?

Он кивнул.

- Это верно... - Инна помолчала. - Смешно. Вам нужен человек, столкнувший Антона с подоконника, однако вы видите огромную разницу в том, как его столкнули - руками или, может быть, не дотрагиваясь до него. Но разве это так уж существенно?

- Для того, кто это сделал, очень. В первом случае - много лет тюрьмы, если повезет. А во втором...

- ...Только собственная совесть? Или вы не считаете это наказанием?

- Это зависит от человека.

- Да, от человека. Мне, наверно, не грозит тюрьма, хотя... нет, я боюсь сказать... В общем, если бы не я, Антон, возможно был бы жив до сих пор. Хотя я не выталкивала его из окна.

- Не торопитесь с такими признаниями. Вы не убивали Тихомирова. И налейте мне, наконец, кофе.

Инна наклонила кофейник над чашкой.

- Скоро все станет ясным.

Она покачала головой:

- Для меня ясно и сейчас.

Мазин отхлебнул глоток:

- Вы помните войну?

- Мало, плохо.

- Но бомбежки, наверно, помните?

- Да, это запоминается.

- И луч прожектора, который ловит самолет? Он тянется очень далеко, очень. Но вспомните, как беспомощно бегает он по небу, прислушиваясь к неясному гулу? А если и поймает, только на минуту. Самолет ускользнет, потому что луч слишком узок. Однако стоит появиться другому лучу, и все становится иначе. Вдвоем легче. А если их три или четыре? Самолету уже некуда деваться. Простите за примитивный пример. Вы знаете много, но это долгий и теряющийся в бесконечности луч. Один. А существуют и другие. И я хочу, чтобы они пересеклись. Должна быть точка, где все они встретятся.

Инна слушала внимательно:

- Я понимаю вас. Но я уже говорила: только кажется, что мы ищем одно и то же. Мы все видим по-разному.

- Или другой видит то, чего не разглядел первый.

- И каждый думает, что он знает лучше других. А вы ведь совсем не знали Антона.

- В этом мое преимущество.

Инна налила и себе кофе.

- Может быть, вы и правы. Но если и вы не узнаете ничего, что подлежало бы осуждению?

- Тогда вам станет легче.

Она посмотрела на него с благодарностью:

- Спасибо. Хотя вряд ли вы сможете помочь мне. Вы уже говорили с... другими?

- Да, я говорил с Игорем Рождественским, с Ириной Тихомировой и Светланой.

- И что же, что сказали они об Антоне?

- Они оценили его по-разному. Коротко так: Ирина считает, что Тихомиров сам не знал, чего хотел от жизни. Сначала она думала, что это идет от неправильного воспитания, но потом поняла, что от неисправимого характера. Ждала: с таким человеком обязательно что-нибудь случится.

Игорь Рождественский. Его друг, если можно назвать другом того, кто тебя ненавидит. Мнение категорично: негодяй, который не останавливался ни перед чем.

- Этих мнений я ожидала. Скажите и третье.

- Самое лучшее: был всего достоин.

- И этого следовало ожидать. Вот вам три луча. Примените среднее арифметическое - узнаете правду. Негодяй плюс всего достойный, плюс сумасброд, что в итоге?

- Ничтожество?

- Нет. Антон не ничтожество. Просто он был слаб. Вам все-таки придется посмотреть мои фотографии. Я хочу показать одну. С того дня я его помню.

Инна взяла со стола альбом и положила на колени.

Альбом был не из тех, за которыми старательно следят. Половина снимков была даже не закреплена на листах. Они лежали между страницами.

- Это папа, - показала Инна.

Кратов был на фотографии молодой, оородатый и веселый.

- А это он в Эфиопии.

На фото Кротова окружали смеющиеся девушки. Одна протягивала что-то русскому доктору, совсем не стесняясь своего обнаженного, будто выточенного из черного дерева тела.