За гранью

— Деда сюда привезут? — поинтересовался Балис у отца, после того как закончились непременные в таких случаях объятия и соболезнования.

— Нет, из морга — сразу на кладбище, — он глянул на часы. — Через полчаса должен подойти автобус.

У Балиса уже созрело решение, что он сейчас сделает. Рита включилась в хлопоты на кухне, Кристине что-то горячо втолковывал девятилетний двоюродный брат Андрюс.

— Слушай, а соседка эта, про которую ты в аэропорту рассказывал, в какой квартире живет?

— В сорок шестой, этажом ниже.

— Я зайду к ней…

Пройдя мимо куривших на лестничной клетке тройки отставных полковников, одобрительными взглядами окинувших его китель, он спустился по лестнице на этаж и нашел обитую светлым дерматином дверь с небольшой медной табличкой, на которой были выгравированы цифры четыре и шесть. Нажал на маленькую круглую кнопку звонка, из-за двери раздалась птичья трель. Он подождал минуту, но больше ничего не услышал. На всякий случай нажал белую кнопку еще раз.

— Сейчас! — слабо донеслось из-за двери. Затем шаркающие старушечьи шаги, и уже громче. — Кто там?

Говорила соседка на литовском.

— Простите, я внук Ирмантаса Мартиновича Гаяускаса, — так же по-литовски ответил Балис.

Щелкнули замки, дверь приоткрылась. Хозяйка квартиры какое-то мгновение смотрела на Балиса снизу вверх, потом, сняв цепочку, предложила:

— Проходите.

— Спасибо… Извините, не знаю, как Вас зовут…

— Элеонора Жвингилене.

— Простите, а по имени-отчеству?

Старушка поглядела на Балиса очень недовольно, но ответила:

— Элеонора Андрюсовна.

— Очень приятно, а я — Балис Валдисович Гаяускас.

— Да, да… Ирмантас рассказывал мне о Вас… Знаете, он называл Вас каким-то прозвищем, говорил, что привык в детстве.

Балис почувствовал, что в нем снова нарастает раздражение. Это слишком напоминало неумную детскую игру в разведку. В другое время он бы просто посмеялся над такой неуклюжей проверкой, но сейчас смеяться не хотелось: дед-то умер по-настоящему. Так кому нужны эти дурацкие игры? Впрочем, недовольству своему Балис хода не дал и ответил как можно естественнее:

— Наверное, он называл меня Биноклем. У меня с детства очень острое зрение.

— Именно так. Пройдите, пожалуйста, в комнату.

Балису почему-то бросился в глаза контраст между обстановкой в жилищах деда и его соседки. Вроде один, дом, две серийных двухкомнатных квартиры, но как они не похожи друг на друга. А, с другой стороны, ведь это совершенно естественно: разные хозяева — разные интерьеры. Вместо современных серийных шкафов и гардероба, мебель у Элеоноры Андрюсовны была старинная, наверное, начала века, а может и постарше. Мягкий стул, на который усадила Балиса заботливая старушка, заскрипел так жалобно, что не осталось сомнений: времена Президента Сметоны он помнил не хуже своей хозяйки. А то, что её мучила ностальгия по независимой Литовской Республике, понять было нетрудно, даже если бы в углу комнаты у комода не лежало несколько нераспечатанных пачек газет: старушка слишком уж демонстративно не использовала в разговоре отчества, давая понять, какие правила в этом доме. Газеты же на первый взгляд выглядели здесь совершенно неуместно: двигалась Элеонора Андрюсовна медленно, с большим трудом, тяжело опираясь на красивую лакированную палку, и распространением прессы заниматься никак не могла. Но, с учётом происходящего в стране, сразу напрашивалась мысль, что, скорее всего, её квартира использовалась в качестве небольшого склада. И действительно, присмотревшись к пачкам, капитан констатировал, что хранимая пресса имеет вполне определённое направление. В основном там лежали хорошо известные ему "Московские новости" и «Атмода» — на русском и на латышском. Попадалось и то, о чём он никогда не слышал: «Аримай» — явно местное издание, на литовском языке и, почему-то, «Куранты» со знаменитыми на весь мир часами Спасской башни Московского Кремля на первой странице. Что ж, Балису ли не знать, что большая часть литовской интеллигенции спит и видит Литву вне СССР. А гражданка Жвингилене, несомненно, была интеллигенткой, к тому же "старой закалки" — её молодость пришлась как раз на годы Литовской Республики. Выглядела старушка где-то на восемьдесят, может, чуть поменьше, значит, родилась еще в Российской Империи, раннее детство пришлось на Первую Мировую и Гражданскую войны, ну а потом — независимость, сороковой, фашистская оккупация и окончательный приход Советской власти. В этот момент Балису пришлось прервать свои размышления: хозяйка закончила поиски в комоде и выложила на стол кортик, перстень и толстый конверт.

Кортик он узнал сразу: тот самый, от парадной формы контр-адмирала, которую дед всегда надевал в торжественных случаях — входящий в её состав согласно Уставу. Балису снова вспомнилось, что во сне дед был в парадке, но без кортика. Еще одна тайна?

Перстень ему тоже часто приходилось видеть у Ирмантаса Мартиновича. Массивное золотое кольцо, украшенное гравировкой в виде переплетающихся змеек, с большим золотисто-зеленым камнем. Название у камня было какое-то длинное и сложное, Балис в детстве привык называть его "точно не изумруд".

Конверт оказался не заклеен. Открыв его, Балис с удивлением обнаружил, что сверху лежала небольшая бумажная иконка. На мгновение капитану подумалось, что на ней изображен приснившийся ему не далее как прошлой ночью князь, тогда уж точно можно всем рассказывать о пророческих снах. Однако изображенный на иконке святой на князя из сновидения никак не походил и, отложив иконку, Балис принялся за лежавшее под ней письмо. Судя по почерку, дед очень торопился: строчки налезали одна на другую, и в некоторых местах приходилось уже не читать, а угадывать написанное.

"Дорогой Балис!

Так получилось, что я уже ничего не смогу тебе объяснить и тебе придется теперь самому разбираться, что к чему. Думаю, постепенно ты всё поймешь.

Оставляю тебе самое дорогое, что есть у меня. Этот перстень, пожалуйста, носи не снимая — как память обо мне. Кортик — единственное, что морской офицер может передать другому морскому офицеру. Он прошел со мной всю войну — будь достоин его славы. Иконку же тоже носи с собой — это моё благословение. Я знаю, ты не задумывался о вере, но да поможет тебе Святой Патрик и другие Святые Божии.

Прощай. Верю, что мы еще встретимся, пусть и не на этом свете.

Твой дед Ирмантас Мартинович Гаяускас.

P.S. Не забывай заходить на мою могилу. И могилы моих друзей навести обязательно. В Ленинграде на Смоленском кладбище — капитана второго ранга Сергея Воронина, а в Москве на Головинском — полковника Павла Левашова".