Беглец

* * *

Однако добраться до сторожки им не удалось. По лесу шарили немецкие патрули. Очевидно, готовилась очередная операция против партизан. От скал Ай-Йори они увидели внизу клубы дыма и пламя. - Сторожку жгут, - пробормотал дядя Митрофан и сплюнул. - Никакого жилья в лесу не хотят оставить. Если бы могли, все леса бы выжгли. До того партизан боятся... - Что за время, - шепнул Альбин и, помолчав, тихо добавил: - Сколько надо было силы и великого мужества, чтобы выдержать и пройти весь путь. Я склоняюсь перед вами, люди, о которых прежде не знал ничего... Как ничтожна тоска и боль одного человека перед страданиями и борьбой народа! О безумец, глупец... - Ты это про что? - удивился дядя Митрофан. Альбин не ответил. Казалось, он не слышал вопроса. Широко раскрытые глаза юноши снова были устремлены куда-то в безграничные дали, туда, где дядя Митрофан, сколько ни старался, не мог разглядеть ровно ничего. Вечером они возвратились в Алушту. Несколько недель Альбин провел в доме дяди Митрофана. Юноша жил теперь в погребе и лишь по ночам выходил на виноградник, подышать свежим воздухом. Как только темнело, дядя Митрофан занавешивал окна, зажигал старенькую керосиновую лампу и выпускал Альбина из его убежища. По крутой скрипучей лестнице юноша поднимался в горницу, садился к столу, ужинал вместе с хозяевами. Старый лесник ухитрился припрятать кое-что из запасов своего разграбленного фашистами хозяйства. Поэтому они с Евдокией Макаровной не так голодали, как остальные жители оккупированной Алушты. В борще, который подавался на стол, нет-нет да и появлялась солонинка, в каше поблескивало масло, иногда неизвестно откуда выплывал горшочек топленого молока, вареное яйцо, чашка сметаны. Всем, что у них было, старики делились с Альбином. Дядя Митрофан, как бы он ни бывал голоден, не прикасался к еде, пока Альбин не сядет за стол. Ужинали молча. Альбин с трудом орудовал большой деревянной ложкой. Ел он очень мало. Несколько глотков супа, щепотка каши - и он уже благодарил хозяйку. - Да поешь ты еще, - уговаривала Евдокия Макаровна. - Посмотри на себя: в чем душа-то держится? - Нет, нет, благодарю! - говорил Альбин. - Я всегда так... Больше мне ничего не надо. Как-то во время ужина оборвалось тиканье ходиков. В комнате стало совсем тихо. Дядя Митрофан постучал согнутым пальцем по циферблату, подергал гири, качнул маятник. Часы не шли. - Господи, и время-то теперь знать не будешь, - сокрушенно пробормотала Евдокия Макаровна. - Все в прах рассыпается. - Их надо было еще до войны выкинуть, - мрачно заметил дядя Митрофан и отвернулся. Альбин подошел к замолкнувшим часам, снял со стены, внимательно оглядел механизм. - Понимаешь чего в них? - поинтересовался дядя Митрофан. - Таких я не видел, - сказал Альбин, - но здесь все очень просто. Как в детской игрушке. Не успел дядя Митрофан раскрыть рта, как Альбин быстрыми точными движениями разобрал часы на составные части. - Ну, а теперь чего будешь делать? - насмешливо спросил старик, указывая на лежащие на столе проволочки, пружины и крючки. - Снова сложу, - ответил Альбин, - только здесь надо поправить. Он ловко вырезал ножницами жестяную пластинку из пустой консервной банки, согнул, вставил на место сломавшейся детали; собрал часы, повесил их на стену, качнул маятник. Часы затикали. - Да ты, брат, не только стрелять умеешь, - покачал головой дядя Митрофан. - Руки у тебя, видать, правильные; до войны сказали бы - золотые руки. Молодчина... - Это же просто, - заметил Альбин, словно оправдываясь. - Совсем просто... А вот свой аппарат не могу поправить. Не понимаю, что с ним случилось, добавил он и тяжело вздохнул. - Ты у себя-то там кем был? - поинтересовался дядя Митрофан - Механиком, что ль? - Механиком? - повторил Альбин и задумался. - Нет, не механиком, - сказал он наконец. - Не знаю, как вам объяснить, Кузьмич. То, что я делал, сейчас никому не нужно. - А делал-то ты что? Где работал? - О, работал я повсюду, - оживился Альбин. - Здесь, на Земле, и там... он указал пальцем вверх. - Господи, помилуй нас грешных, - перекрестилась Евдокия Макаровна. - По воздуху, что ли, летал? - нахмурился дядя Митрофан. - Летал... - сказал Альбин и умолк. - Что из тебя слова не вытянешь? - рассердился дядя Митрофан. - Подумаешь, - секретные дела какие. Работал... Летал... Тьфу! - Не надо сердиться, Кузьмич, - попросил Альбин. - Я обещал вам все рассказать, и я обязательно сделаю это. Но немного позже. Сейчас незачем, да и не сумею. Слов у меня не хватит. И вы снова подумаете, что я болен, что у меня тут, - Альбин указал пальцем на свой бледный лоб, - не все, как надо. Вы уже думали так, и не один раз. Не правда ли? - Чудной ты какой-то, - смутился дядя Митрофан. - Сидишь, вроде никого не замечаешь, а сам вон мысли мои читал. - Нет, мысли я читать не умею, - сказал Альбин, - но, кажется, я понимаю вас лучше, чем вы меня. Дядя Митрофан засопел, но ничего не ответил. Шли дни... Альбин изменился. Скованность и отрешенность постепенно покидали его. В нем все живее пробуждался интерес к окружающему, к людям, их борьбе, радостям и горю. В темные ненастные вечера, когда за окном капли дождя барабанили по виноградным листьям, он теперь подробно выспрашивал стариков о том, как жилось до войны, о годах революции, о приходе фашистов, о партизанах. Раз услыхав какое-нибудь имя, название или дату, он запоминал твердо и точно, словно гравировал их в своей памяти. - Я должен пробраться к партизанам, Кузьмич, - сказал он однажды дяде Митрофану. - От них, может, удалось бы передать по радио в Москву... Москва,- с нежностью и печалью повторил он, вслушиваясь в звучание этого слова. - О, как все это далеко, бесконечно и безнадежно далеко!.. Он сжал тонкими пальцами лоб и закрыл глаза. - Знаешь, Кузьмич, - продолжал он после долгого молчания, - я не могу ждать целый год. Я не хочу стоять в стороне... И я не выдержу. Чувствую, что слабею. Проводите меня к партизанам. Это очень важно для всей страны, для людей. Правда, истории это не изменит. Но я знаю так много. Я хочу принести хоть какую-нибудь пользу, перед тем как погибну окончательно. Дядя Митрофан безнадежно развел руками. - Ты же видел, Альбин. Сейчас это невозможно. Мышь не проскочит. И от них никого нет. Может, летом... Наступила весна. Зацвели черешни. Теплым ветром дышало море. Стоя в темном винограднике, Альбин подолгу слушал гул прибоя и иногда чему-то улыбался. - Ну, как со связью, не налаживается? - спросил однажды дядя Митрофан. Юноша грустно покачал головой. - Может, тебе какой инструмент нужен? - Нет. В другой раз, спустившись в погреб к Альбину, дядя Митрофан поинтересовался: - А где ты свой передатчик держишь? В случае обыска, если бежать придется, не найдут его? - Какой передатчик? - Ну этот, как его, - радио или что... - Ах, это! Не беспокойтесь, Кузьмич. Он всегда со мной. Если бежать, то только с ним. Юноша распахнул пиджак и показал пояс с двойной портупеей, плотно охватывающей грудь. - Вот здесь, но не действует... Альбин покрутил блестящие диски на портупее и безнадежно махнул рукой. - Хитро придумано, - заметил дядя Митрофан, - однако неувязка получилась. Видно, новый образец, военного времени. - Новый. - Вот то-то и оно. Лучше было старый взять. - Старого нет. Это первый... - начал Альбин и умолк.