Одесса - мама

Он склонился к молящемуся на скамье еврею и спросил его, не меняя ритма выпеваемого псалма.

Шамес. Как стоит сегодня сено?

Еврей поет ему в ответ.

Еврей. Потихоньку растет.

Шамес. Сколько?

Еврей. Пятьдесят две копейки.

Шамес. Мы еще доживем увидеть, как цена вырастет до шестидесяти... Лифнэй адонай ки ба Лишпот Га-арец!

Кантор оборвал это перешептывание.

Кантор. Слушайте, шамес! Я повторяю: здесь крысы!

Шамес (в гневе). Заткнись ты, скотина!

И продолжил пение псалма.

Но кантор не унимался.

Кантор. Если я увижу еще одну крысу, я сделаю в синагоге несчастье.

Шамес отмахнулся от него и склонился к другому еврею, упоенно раскачивавшемуся в молитве.

Шамес. Лифнэй адонай ки ба... Почем сегодня овес?

Еврей, не теряя ритма и не открывая глаз от молитвенника.

Еврей. Один рубль четыре... один рубль четыре...

Ш а м е с. С ума сойти!

Еврей. Будет один и десять, один и десять.

Шамес. С ума сойти!.. Лифнэй адонай ки ба...

На верхней галерее женщины молятся с большим проникновением, держа молитвенники по причине дальнозоркости на дистанции вытянутой руки.

Соня не спускает глаз с Бени, механически нашептывая молитву по памяти. А Беня с ее папашей, не обращая внимания на рокочущие звуки молитвы вокруг них, ведут беседу между собой, для виду вперив очи в раскрытые молитвенники на коленях.

Фроим. Слушай, Венчик, есть деловое предложение.

Б е н я . Я даже не хочу слышать об этом.

Фроим. Ты живешь неправильно, Венчик. Берешь за один раз большие деньги и спускаешь все за один раз. А где навар? Что остается? Ты не имеешь уважения к нашей профессии.

Беня. Скажи мне, Фроим, что ты сделаешь, если тебе достанется миллион?

Ф р о и м. Миллион?

Фроим смотрит на Беню своим единственным глазом, почесывает рыжую бороду, но ответа не находит.

Б е н я. Ты съешь четыре куска сала на обед вместо двух и схватишь заворот кишок.

Фроим. Ой, Беня, ты плохо кончишь. К чему заниматься нашим нелегким делом, зачем подставлять голову под пулю, если тебе ни к чему деньги?

Беня. А так, для удовольствия... пополировать кровь...

Фроим. Жаль, ты не мой сын. С таким талантом, как у тебя, я б тебя вывел на истинный путь. Ну так что, делаем дело или нет?

Беня (лениво). Что можно взять?

Фроим. Шерсть... Из Лодзи.

Беня. Сколько?

Фроим. Много.

Беня. А что полиция?

Фроим. Полиции не будет.

Беня. Ночной сторож?

Фроим. Он - в доле.

Беня. Соседи?

Фроим. Будут крепко спать.

Такой разговор, так интересно начатый, оборвался. Так же на полуслове оборвалась молитва. Как гром среди ясного неба по синагоге прокатился выстрел.

Добрая половина молящихся, хоть и оставила у входа оружие, невесть из каких потайных мест извлекла револьверы и устремила их дула на кантора. А кантор, как ни чем не бывало, вытряхивал их своего револьвера дымящийся патрон. Убитая крыса растянулась по каменному полу у самого Ковчега.

Тучный еврей, который вместе с зажатым в коленях внуком пользовался одним молитвенником, в гневе захлопнул его.

Тучный еврей. Кантор, что это за босяцкие выходки?

Кантор невозмутимо сунул револьвер под бело-черную молитвенную накидку так, словно там револьверу и место.

Кантор. Я подрядился поработать в синагоге, а не в крысиной дыре.

Шамес сокрушенно вздохнул, приглашая каждого быть его свидетелем.

Ш а м е с. Ах ты выкрест, подкидыш полоумный, тебя не могла породить на свет добропорядочная еврейская мать! Я заплатил ему на десять рублей больше, чем старому кантору, чтоб услышать если не небесное, то приличное пение. Так смотрите, что он делает! Мы платим вам, чтоб вы пели, а не стреляли. Стрелять мы сами умеем.

Еврей, сидевший недалеко от шамеса, огорченно отложил молитвенник в сторону.

Еврей. Целый день на больных ногах носишься по Одессе, чтобы сделать копейку, и когда наконец попадаешь в синагогу, чтоб получить удовольствие от жизни, что ты получаешь здесь? Все то же самое, что везде.

Шамес. Слушайте, евреи! Это говорю вам я, шамес нашей синагоги. Ноги этого босяка больше не будет в синагоге.

Сверху, с женской галереи, послышался голос. Соня. Что вы говорите, шамес? Вы говорите совсем не дело. Этот молодой человек - хороший кантор... И поет он божественно! И стреляет неплохо! Он как раз тот человек, который здесь на месте. Я добавлю еще пятьдесят рублей, чтоб он остался.

Вся синагога, и на женской, и на мужской половинах, возбужденно загудела.

Шамес от гнева зажал в кулаке свою бороду. Шамес. Женщина! Закрой рот! В синагоге разговаривают только мужчины!

Фроим Грач ударил кулаком по молитвеннику. Фроим. Тихо мне! Что здесь, базар? И шум в синагоге оборвался сразу. В притихшей синагоге все услышали тихий голос Бени Крика.

Беня. Слушайте сюда, шамес. Эта женщина, которой вы невежливо велели заткнуться, возможно, не имеет бороды, как вы, но она имеет мозги. Когда Соня говорит слово, то имейте это в виду, как если бы это слово сказал я, Бенцион Крик. Кантор останется. Я добавлю еще сто рублей.

Кантор вернул благочестивое выражение своему лицу, возвел очи к небесам. Кантор. Мизмор Ле-Давид...

Вся синагога вперилась в молитвенники и громко и сладко грянула вслед за ним. 15. Экстерьер. Море и берег. День

С моря виден парк и в нем дворец губернатора. Даже с этой стороны дворец охраняется. В шлюпках по двое гребут полицейские, то и дело из-под ладоней внимательно обозревая окрестность.

Ничего подозрительного. Если не считать большого парусника с цыганами... цыгане играют на гитарах, поют. И полицейские лодки замирают с поднятыми веслами.

Волна с шумом накатывает на песчаный берег, и из пены возникает Сонька, в мокром в облипку платье. Присев на камень, она выжимает из волос воду и, щурясь, смотрит в набегающие пенные валы. Оттуда выныривает Беня и, оглянувшись на лодки с полицейскими, ложится на песок рядом с Соней.

Беня. Вам не кажется, Соня, что этот дворец губернатора сам просится, чтоб его ограбили?

Соня. А если там засада?

Беня. Пора, Соня, привыкнуть к мысли, что такие люди, как мы с вами, рано или поздно исполняют свой последний танец... на виселице.