Флейтист

- Для тебя же стараюсь, ублюдок!

Я входил в образ недефективного ребенка с трудом: часто мыл руки, но они почему-то все равно оказывались грязными; выменял на две конфеты носовой платок, девчоночий, правда, но без дырок; решил исправить хроническую пару по литературе, но тоже неудачно - щербатость подвела. Из-за нее я шепелявил, и учительница ставила "два" после первого же слова.

Через три месяца мучений Котька вызвал меня ночью в уборную и печально резюмировал:

- Я бы на его месте не усыновил.

Обессиленный самосовершенствованием, я скривился и пустил слезу.

- Ну ничего! - утешил Котька. - В дом таких не берут. Зато уж в Большой театр обязательно устроит! Там главное - талант, а не красота. Подбери сопли-то, горе мое.

Я расплакался окончательно. Мне хотелось жить в доме, а не в Большом театре с его хрустальным буфетом. Котька тоже заревел, и сквозь слезы вырывалось:

- Ну уж если не в Большой, то, может, в ма-а-ленький... Есть же, наверно, и маленькие театры...

Сошлись на том, что Дзанни должен наконец четко сформулировать свою программу в отношении меня. На следующий день, когда мы встретились в пустом актовом зале и он прослушал очередную импровизацию на тему "Эх, до чего же хорошо кругом!", я спросил прямо: Большой театр или Маленький?

- Никаких театров, - отрезал Дзанни. - Ты будешь артистом цирка.

- Ишь, чего захотели!

Я сплюнул с особенным шиком, двойным плевком, попав прямо на лаковый ботинок учителя.

- Ну что ж, придется выбить из тебя эту дурь, - заметил он и с поразительной меткостью плюнул на мой ботинок.

Этот неординарный ответ Дзанни убедил меня больше всяких слов.

Новостью я немедленно поделился со всей спальней. Не объяснить, что сделалось с мальчишками, стоило им услышать про цирк! Если бы я сказал, что меня берут в рай работать ангелом, это бы не произвело большего впечатления. Все хохотали, уткнувшись из осторожности в подушки, махали руками, изображая акробатов, тихо лаяли, пытались стоять на голове. Только Петька Мушкетик плакал - он единственный из нас был в цирке и поступил в детдом недавно. Меня поздравляли. Цирк - это не какой-то там Большой театр, это всем понятно и так весело!

...Сон той поры, навязчивый и тревожный:

"Цирк! Цирк! Цирк!" - цвиркает на толом сухом дереве черная птица. Подойдешь ближе, и оказывается, что не птица это, а Дзанни. Глаза-то его: сине-зеленые в золотом ободке. Меня не обманешь!..

Под Новый год он повел наш класс на утренник.

Огромное чудовище с трескучим, развеселым оркестром на спине, полыхающее чешуей, украшенное лентами, флажками, гирляндами, - чудовище разверзло пасть и проглотило меня.

Цирк!!!

...Лошади с развевающимися плюмажами мчались по желтому кругу. Человек играл, как целый оркестр. Красавица в золотом парила под куполом на тоненькой проволоке. Дрались петухи. Медведи нянчили собачек. Умный слон считал до десяти. Отважный лилипут укрощал дикого титра. Фокусник творил из воздуха воду. Кто-то голый танцевал "смертельное танго" в объятиях удава. Кто-то угадывал мысли на расстоянии. Пели, глотали шпаги, жонглировали факелами, проваливались в никуда и появлялись из ниоткуда...

Я хохотал, стучал ногами от восторга, хватался за живот со стоном: "Во дает! Во мужик!" Я уже верил в цирк, как в идола, и готов был ради него на любые жертвы. Лишь бы только длилось вечно это веселье, не смолкал плеск аплодисментов и гром оркестра, иначе... Что иначе? Не знаю, что именно, но мерещилась какая-то катастрофа во вселенских масштабах.

В конце представления, когда казалось, что ничем рассмешить уже невозможно, на арену под барабанный бой вышел клоун в широченных штанах, громадных ботинках и колпаке с бубенцами. С самого начала этот парень потешно встревал во все номера - дергал акробаток за ноги, строил рожи дядьке, который объявляет, дразнил тигра и убегал с визгом - в общем, старался вовсю. Напоследок он, видимо, решил отмочить какую-то особую шутку. Так и случилось. Клоун заиграл на маленькой гармошке "До чего же хорошо кругом!" Вслед за этим на арену важно вышла большая пятнистая свинья с портфелем на шее. Мы скатились на пол от смеха. Ясно: клоун был учитель, а свинья вроде как плохой ученик. Последнее Гаргара (так ее звали) доказывала с блеском - валялась в опилках, рылом опрокидывала громадную чернильницу и не хотела мыть копыта. Наконец клоун плюхнулся перед ней на колени и спросил.

- Ну-ка, Гаргара, ответь: ты хочешь стать отличницей?

- Ишь, чего захотели! - прохрюкала вдруг свинья.

- Дзанни!!! - с восторгом завопили мальчишки, и зал тоже закричал и захлопал, а мой Дзанни сделал круг кочета, ведя за собой Гаргару и подмигивая в нашу сторону.

Вот, оказывается, кто был Клоун! И я буду клоуном, но только с флейтой. Может быть, мы будем выступать с ним вместе, и свинья с нами? Может быть, он, чувствуя старость, решил подготовить себе замену? Я надену его широкие штаны, колпак и ботинки, буду свиристеть на флейте, а зрители будут хохотать...

Мысль эта пришла в голову не мне одному. Все ребята думали так и просили только об одном - не забывать о них на вершине славы. Так, еще ничего не умея, я уже почувствовал себя артистом.

Но недолго продолжалось счастье. Пришлось вкусить зависть и недоброжелательство. Виною была моя проклятая щербатость. Однажды я вышел к доске и произнес:

- Корабль одинокий нешется, нешется на вшех парушах...

- Не сметь коверкать великий русский язык! - заорала учительница. Тебе в лесной школе надо учиться, коробки клеить!

- Но я же жнаю штихотворение! - выкрикнул я, чувствуя горячие удары в висках.

Бледно-розовые губки учительницы вытянулись, чтобы произнести привычное "урод" или же "ублюдок", но я опередил ее, объявив с торжествующим злорадством:

- А меня ждешь шкоро шовшем не будет! Меня ушыновят!

- Усы-но-вя-а-а-т?! - тоненько воскликнула учительница и, как укушенная, сорвалась со стула. - Ах, усы-но-вя-а-а-т?

Робость, присущая совсем молодому и неопытному воспитателю, все-таки остановила ее, не дала избить меня по-настоящему, как это делали, например, физкультурник Горохов и завуч Гнущенко. Учительница вцепилась мне в плечи острыми, как у ведьмы, коготками, к стала трясти, гнусаво выпевая: "Усы-но-вя-ат? Усы-но-вя-ат?!" Класс с восторгом наблюдал экзекуцию. Наконец я не вытерпел и крикнул:

- Дура!

- Ах ты паршивый, мерзкий урод! Да ты не то что на семью, ты на жизнь не имеешь права!

Меня как будто хлестнули ремнем по сердцу: "Не имеешь права!" Как же это? Почему?! Не помня себя от бешенства, я зажмурился, оскалился и издал дикий вопль, особенно рассмешивший всех. Класс взорвался криками ликования, а учительский прихвостень Бережков взвыл:

- Ну вылитая свинья Гаргара!

Все подхватили:

- Похвиснев - свинья!

- Гаргара ты наша, хрюкни!

Сжав кулаки, я бросился на Бережкова:

- Убью, пашкуда!

Вспыхнула зверская детдомовская драка. Учительница вскочила на стул и заголосила:

- Де-фек-тивные-е! Мазурики чертовы! Урки потенциальные-е!

Били меня крепко и даже, кажется, ногами, но я не сдавался. Спасибо Котьке - он догадался опрокинуть на дерущихся парту. К тому времени я уже потерял сознание.

...Провал. Мрак, словно под крылом птицы. Она несет меня, слепого и беспомощного, неизвестно куда. Я сплю, зарывшись в птичий пух, и слышу во сне флейту...

...И только что землю родную завидит во мраке ночном, опять его сердце трепещет... и очи пылают огнем...

Из больницы я уже не вернулся в детдом - Дзанни усыновил меня.

Ах, проспект Чернышевского! Любимое место мое в этом городе да и во всем мире, пожалуй. Дзанни до сих пор живет в нашей старой квартире, в том самом доме на теневой стороне, где полуподвальный магазинчик "Канцелярские товары". Прогуливаясь по бульвару, можно легко отыскать наши два окна узкое прямоугольное и полукруглое, над аркой.