Страница 4 из 13
Колпак напялен на голову, голубые ленты-постромки притягивают к затылку пластины. Я прочитал инструкцию: "Гибкий шлем из оплетки (№ 1) надеть на голову, хомутик (№ 2) застегнуть на груди. В двуклинный штепсель (№ 3) на ферроидиске (№ 4) поместить рожки кондуктора (№ 5) и нажать пуск (№ 6)". Никаких пояснений, зачем это нужно, не было. Я примерил колпак и сбрую, застегнул хомутик, поместил рожки кондуктора в двуклинный штепсель на ферроидиске и - будь, что будет! - надавил пуск.
Камин на Карсте Со мной решительно ничего не произошло. В ушах раздавалось потрескивание и тихие размеренные щелчки. Стены комнаты, где я сидел, заволоклись туманом. ...Туман понемногу начал рассеиваться, - выступили очертания других стен, длинного стола, колонн... Я одновременно и поразился этому, и считал, что так оно и должно быть. Мелкие заклепки на выходном люке-двери были до чертиков знакомы мне, хоть я никогда не мог видеть их прежде. Я даже знал, что увижу, если обернусь. Я оглянулся и увидел именно то, что ожидал: висящий в воздухе диск, изрешеченный пустотами,-в них вспыхивали и гасли разноцветные огни, - и ссутуленную спину человека. Более того, я знал: этот человек угнетен и подавлен. Обычно он никогда не сутулился. "Кто он?-поразился я.-Почему его спина и затылок так знакомы и родны мне? Я впервые вижу его".
Но тут же изнутри пришел ответ: "Это мой дядя Виктор-старший мантенераик на астероиде Карст". "Что за чушь? Какой еще астероид?" "Обыкновенный-станция обслуживания линей, главная пристань шлюпов". Я мельком глянул в зеркало, висевшее на стене слева от старшего мантенераика, и нисколько не удивился, увидав вместо себя мальчишку, остриженного наголо, в точно таком же проволочном колпаке, какой напялен на мне. Мне даже казалось - я и есть тот мальчишка. У него было смышленое лицо и недетские печальные глаза. Он нисколько не походил на меня, каким я был в его возрасте. "Я - это я, а не он, - мысленно произнес я чужим мальчишеским фальцетом.-Он там, в ящике". В воображении возник металлический ящик- тот самый, в котором на Земтере обнаружили мое тело. Но ящик виделся мне совсем не во льдах и не на Земтере, а в тесном холодильнике-каюте, освещенном голубовато-льдистым светом. И это было вовсе не мое, не мальчишкино тело, а его. Мои ощущения и мысли все время путались, я не мог разобраться: кто же я на самом деле и чье тело находится в ящике? Немного спустя, свыкнувшись, наконец, с мыслью о том, что при помощи колпака смотрю необычный фильм - запись чужих впечатлений и воспоминаний, я полностью вжился в чужой образ: стал мальчишкой. Я шагал длинным коридором. Две линии плафонов тянулись вдоль стен, синеватый свет рас
сеивался в нагретом воздухе. У меня была определенная цель, я знал, куда иду. Изредка мне еще удавалось разделять навязанный чужой внутренний мир и свой: я замечал, что походка у меня чужая, несвойственная мне, что привычка вскидывать голову слегка набок, когда нужно посмотреть вдаль,-тоже не моя. Я вошел в кабину гравитационного канала, не глядя, достал из бокового гнезда широкий, скользяще мягкий пояс и застегнул его на себе. Сквозь узорчатую решетку защитного барьера видно жерло канала, нацеленное вглубь, словно колодезный сруб. Вернее, направленное и ввысь и вглубь одновременно: едва я нацепил пояс, у меня потерялось чувство вертикальной ориентировки - не понять, где верх, где низ. Шаблоны кольцевых пережимов на стыках гравитационной трубы многократно повторялись, как взаимное отражение двух зеркал. Я толкнул дверцу и по воздуху выплыл в растворенную пасть канала. Мгновенный холодок в животе - воспоминание испуга, пережитого в первом полете, - быстро сменился сладостным ощущением окрепших мышц. Мои движения плавны и свободны, как у плывущего дельфина, вытянутое тело скользит строго по центру трубы, суставы внутренних швов-соединений проносятся мимо. Подрулив к одной из конечных площадок, я ухватился за гибкий поручень. Ступил на площадку, решетка позади меня автоматически закрылась. Сняв пояс, я снова ощутил тяжесть собственного тела. Выход к внешней пристани остался по ту сторону канапа. Передо мною были четыре сводчатых туннеля, разделенные каменной толщей. Здесь всегда глухо, даже звука шагов не слыхать, будто он пропадает в затененных ямах, чернеющих по обеим сторонам коридора, как ловушки. Мне всегда делалось страшно в этом месте, хотя на самом деле никакой опасности в нишах нет: в каждой из них к решетчатому заслону подведен входной рукав-дуга, и только. Побыстрее миновал это место. Вслед за последним крутым поворотом туннеля распахнулся объем главного цирка - взгляд потерялся в миражной дали чередующихся каменных кулис и синих просветов пустоты. У меня навсегда сохранилось первое впечатление бесконечного пространства, хоть я давно уже изучил истинные границы помещения. Зрительный обман достигался одною лишь внутренней архитектурой этого зала. Но цирк и в самом деле был громадным: здесь располагались спортивные площадки, корты, бассейн. Непривычная тишина-обычно здесь всегда
Едва я сжился с ним, мне стало ясно: мальчишка глубоко чем-то потрясен, даже слова: горе, беда, несчастье-не вмещали того, что выпало испытать ему. И не только он, все они, кто был в это время на Карсте, переживали тягостное чувство, близкое к отчаянию. Мусор возле бассейна лишний раз напомнил о случившемся. Мусора не должно было быть. Сломанные роботы-уборщики - не следы преступления, следы погрома, учиненного человеком, озверевшим с отчаяния. Кто-то не перенес вида бездушных машин, выполняющих привычные обязанности. Чистота на Карсте никому больше не была нужна. Последний поворот, за ним широкая панельная дверь. Она сама распахнулась и пропустила было многолюдно и оживленно - поразила меня, до отчаянной боли сдавила сердце. Мягкие подошвы ботинок тонко посвистывали на эластичной дорожке. Звуки эти подчеркивали уныние и мертвую глухоту вокруг. Неприбранные клочки и обрывки ферролент согнало сквозняком в продольную выемку у бассейна. Вид этой жалкой горстки мусора новой болью пронзил меня. Через силу сдерживая рыдания, я побежал дальше. Но не только мусор и тишина-все вокруг напоминало об эвакуации. Мне попались два искореженных шестилапых уборщика-гнома. Они валялись в безобразных случайных позах, будто раздавленные пауки. У одного была высоко задрана ходулина с роликовыми катками на подошве. Я не в силах был смотреть на них. Вот он и произнес это слово - эвакуация. Внутренне он весь был натянут и напряжен. меня, а потом беззвучно закрылась. Около дюжины столов свободно размещались в пустом зале. Возле каждого стояло по два-три кресла. Ни одного человека не было здесь сейчас. Я прошел через зал в хранилище. От остальных помещений оно отделено тройной дверью. Через нее не смеют проникать роботы-здесь начинается запретная для них зона. Только живое существо может пройти через эту дверь. Блоки книжных стеллажей образовали город с широкими сквозными проспектами и переулками, в которых нетрудно заблудиться. Самокатные буфы на колесиках стояли наготове, спрятанные в потайных пазах. Я выдвинул ближнюю и вскочил на нее. У буфы небольшая скорость, но, отталкиваясь ногой, я так разогнался, что едва не сорвал тормоз, когда понадобилось остановиться. На задах библиотечного города находился заповедник дяди Виктора.
Дядя Виктор, старший мантенераик астероида, мог позволить себе небольшую роскошь. Правда, когда об этом узнали, поднялся скандал, и он едва не был отстранен от должности. Однако, поскольку дополнительные расходы оказались ничтожными - дядя Виктор представил подробную смету проекта,-с чудачеством старшего мантенераика примирились. По сути это был заповедник старины - давно отжившего уклада и быта. Несколько помещений, примыкающих к хранилищу, дядя Виктор включил в зону, недоступную для роботов. Попасть в эти помещения можно было не только через хранилище, но и через другой вход с трехбарьерной системой пропуска - через него также могли проникать только живые существа. Здесь в свободное время собирались дядины друзья. Более тихого и спокойного места не было на всем Карсте: сюда не доносились никакие шумы. Вот и комната дяди Виктора - старинный диван, обеденный стол, этажерка с книгами. Над камином в стену вделана небольшая репродукция. Я боялся и хотел приблизиться к ней, заранее испытывая восторг и боль. Но именно эту боль я и хотел испытать сейчас, ради нее и стремился сюда. Ведь больше я уже никогда не смогу увидеть эту картину.