Страница 24 из 49
Ты жесточе, чем орда,
Corda полонишь всегда!..
"Что с ним?" - спрашивала себя избалованная вниманием любимица всего двора и, топнув маленькой ножкою, принимала решение в этом деле разобраться. Если говорить по совести, в Скшетуского она влюблена не была, однако, привыкнув к поклонению, не могла вынести равнодушия к своей особе и от злости готова была сама влюбиться в нахала.
И вот однажды, спеша с мотками пряжи к княгине, она столкнулась со Скшетуским, выходившим из расположенной рядом спальни князя. Ануся налетела, как вихрь, можно даже сказать - задела его грудью и, сделав поспешный шажок назад, воскликнула:
- Ах! Вы так меня испугали! Здравствуйте, сударь!
- Здравствуйте, панна Анна! Неужели же я такое monstrum* и людей пугаю?
_______________
* чудовище (лат.).
Девушка, теребя пальцами свободной руки косу и переступая с ножки на ножку, опустила глаза и, словно бы растерявшись, с улыбкой ответила:
- Ой нет! Это уж нет... вовсе нет... клянусь матушкиным здоровьем!
И она быстро глянула на поручика, но тотчас же опять опустила глаза.
- Может быть, сударь, ты гневаешься на меня?
- Я? А разве панну Анну мой гнев заботит?
- Заботит? Ну нет! Тоже мне забота! Уж не полагаешь ли ты, сударь, что я плакать стану? Пан Быховец куда любезнее...
- Когда так, мне остается только уступить поле боя пану Быховцу и исчезнуть с глаз долой.
- А я разве держу?
И Ануся загородила ему дорогу.
- Так ты, сударь, из Крыма вернулся? - спросила она.
- Из Крыма.
- А что ты, ваша милость, оттуда привез?
- Пана Подбипятку. Разве панна Анна его не видела? Очень приятный и достойный кавалер.
- Уж наверняка приятнее вашей милости. А зачем он сюда приехал?
- Чтобы панне Анне было на ком чары испытывать. Но я советую браться за дело всерьез, ибо знаю нечто, из-за чего кавалер сей неприступен, и даже панна Анна с носом останется.
- Отчего же это он неприступен?
- Оттого, что не имеет права жениться.
- Да мне что за дело? А отчего он не имеет права жениться?
Скшетуский наклонился к уху девушки, но сказал очень громко и четко:
- Оттого, что поклялся оставаться в непорочности.
- Вот и неумно, сударь! - воскликнула Ануся и мгновенно упорхнула, словно всполошенная пташка.
Однако уже вечером она впервые внимательно пригляделась к пану Лонгину. Гостей в тот день собралось немало, поскольку князь устраивал прощальный прием пану Бодзинскому. Наш литвин, тщательно одетый в белый атласный жупан и темно-голубой бархатный кунтуш, выглядел очень внушительно, тем более что у бедра его вместо палаческого Сорвиглавца висела легкая кривая сабля в золоченых ножнах.
Глазки Ануси назло Скшетускому умышленно поглядывали на пана Лонгина. Наместник бы и не заметил этого, если б Володыёвский не толкнул его локтем и не сказал:
- Попадись я татарам, если Ануся не заигрывает с хмелевой литовской подпоркой.
- А ты ему скажи про это.
- И скажу. Подходящая из них пара.
- Он ее вместо шпильки на жупане приспособит, в самый раз придется.
- Или вместо кисточки на шапке.
Володыёвский подошел к литвину.
- Сударь! - сказал он. - Ты, ваша милость, к нам недавно, а повеса каких поискать.
- Как так, благодетель братушка? Отчего ж?
- Оттого, что лучшей девке из фрауциммера голову вскружил.
- Сударик мой! - сказал Подбипятка, сложив руки. - Что это ты такое говоришь?
- А ты погляди, как панна Анна Борзобогатая, в которую мы тут все влюблены, за вашей милостью глазками стреляет. Ой, берегись, чтобы она тебя в дураках, как всех нас, не оставила.
Сказав это, Володыёвский повернулся на каблуках и ушел, повергнув пана Лонгина в недоумение. Тот сперва не отваживался и поглядеть в сторону Ануси, но спустя некоторое время, как бы невзначай глянув, прямо-таки оторопел. И в самом деле - из-за плеча княгини Гризельды пара горящих глазок глядела на него с любопытством и настойчивостью. "Apage, satanas!"* - подумал литвин и, покрывшись, как школяр, румянцем, ретировался в другой конец залы.
_______________
* "Отыди, сатана!" (греч.).
Искушение, однако, было велико. Бесенок, выглядывавший из-за княгининой спины, являл собою такой соблазн, глазки так светло сияли, что пана Лонгина словно бы что-то толкало еще разок заглянуть в них. Но тут он вспомнил свой обет, взору его предстал Сорвиглавец, предок Стовейко Подбипятка, три отсеченные головы, и ужас охватил его. Он перекрестился и в тот вечер ни разу больше не глянул.
Зато утром следующего дня он пришел на квартиру к Скшетускому.
- Сударь наместник, а скоро ли мы выступаем? Не слышно ли, ваша милость, чего о баталии?
- Что за спех такой? Потерпи, сударь, еще ведь и в часть не записался.
И в самом деле, пан Подбипятка не был пока зачислен на место покойного Закревского. Надо было дождаться, когда истечет квартал, что имело наступить лишь к первому апреля.
Тем не менее спех у него какой-то был, поэтому он расспросы продолжил:
- И никак светлейший князь насчет предмета этого не высказывался?
- Никак. Король вроде бы до конца дней своих не перестанет о войне думать, но Речь Посполитая ее не хочет.
- А в Чигирине поговаривали, что смута казацкая нам грозится.
- Вижу я, зарок твой житья тебе не дает. Что же касается смуты, то ее до весны не будет, ибо хоть зима и теплая, но зима есть зима. Сейчас только пятнадцатое februari*, в любой день морозы могут ударить, а казак в поле не пойдет, если окопаться не сможет, потому как за валом сражаются они превосходно, а в поле у них похуже получается.
_______________
* февраля (лат.).
- Значит, и казаков ждать придется?
- Однако прими во внимание и то, что даже если и найдешь ты во время бунта три подходящих головы, неизвестно, освободишься ли от зарока, ведь одно дело крыжак или турок, а другое дело свои, можно сказать, дети eiusdem matrus*.
_______________
* той же самой матери (лат.).
- О боже праведный! Ой, ты ж мне, ваша милость, задачу задал! От беда-то! Так пускай же мне ксендз Муховецкий томления эти разрешит, а то не будет мне иначе ни минуты покою.
- Разрешит-то он разрешит, ибо человек ученый и в вере крепкий, да только наверняка ничего нового не скажет. Bellum civile* есть война братьев.