Страница 97 из 115
Уртшига кивнул. Нож метался в его руках.
– А слово будет таким: Джеданна! Имя отца моего, ушедшего в Чак Мооль. И как Пакити его услышит, должен он послать на берег три тарколы воинов, и ты, Уртшига, поведешь их к Великому Храму; я же буду ждать вас там на ступенях. А Пакити пусть выходит в море и встретит там галеры из Кинапе: на каждой два метателя, сотня гребцов и две сотни тасситских воинов. Пусть Пакити не шлет им сигнала ни барабаном, ни горном, а сразу начинает стрелять; и пусть не жалеет он "Хасс" и не думает, что выйдет живым из того боя. Галер - тридцать, и я желаю, чтобы половина до цоланских причалов не дошла. Ты понял, Уртшига?
Сеннамит снова кивнул. Майясский клинок теперь стремительно вертелся вокруг его запястья.
– И еще скажи Пакити и всем, кто будет биться на палубах "Хасса", что я, Дженнак, сын Джеданны, желаю им легких путей в Великую Пустоту. Пусть идут они туда мостом из радуги, тропою лунного света, лестницей из утренней зари!
– Ай-ят! - откликнулись Ирасса и Уртшига, а лютня сказителя вдруг исторгла тревожный и грозный аккорд.
– И это все, что ты должен сделать, Уртшига; а потом придешь к храму, чтобы умереть рядом со мной. Ирасса… - Дженнак повернулся к юноше, положил ладонь на его светлый затылок. - Ты пойдешь сейчас в стойла, скажешь, чтобы приготовили самую легкую и быструю колесницу, выбрали самых лучших быков…
– Прости, мой лорд, я с быками лучше управляюсь, когда они поджарены на вертеле. А вот видел в стойлах хозяина нашего Чучуна-Тюна двух лошадей иберской породы, рыжих, с красными гривами… Почему бы нам их не оседлать?
– Лошадей? - Дженнак был поражен. Выходит, и древний Цолан уже обзавелся лошадьми! Подарок судьбы, не иначе: промчаться рыжим вихрем по Прибрежной дороге, а оттуда - к храму…
Он взъерошил волосы Ирассы.
– Раз есть лошади, давай лошадей! Но пусть их запрягут в колесницу, ибо поедем мы с грузом. Во-первых, наши доспехи; с Оро'мингой и его бойцом мы будем сражаться нагими, но у храма надо иметь все, что защищает и разит… Соберешь и положишь в колесницу! Ну, а во-вторых, сигнальный барабан… Он займет много места.
– Барабан! - Ирасса в восторге хлопнул себя по бедрам. - Где мы возьмем барабан, мой лорд? Съездить за ним к Пакити?
– Не надо. Здесь, на дворцовой сигнальной вышке, есть вот такой… - Дженнак приставил ладонь к поясу. - Возьмешь его, и тоже в колесницу!
– Может, и сигнальщиков прихватить? Крепкие парни, но я справлюсь, если прикажешь!
– Сигнальщиков не надо, а колотушки не забудь. Иди! Все сделай быстро, нам надо еще поесть и поспать.
Ирасса змеей выскользнул из хогана; быстрые ноги протопотали по двору, потом голос его раздался у лестницы, охраняемой стражами, и все стихло. Стойла ездовых животных находились с западной стороны холма, как раз на развилке Храмовой и Прибрежной дорог; Дженнак туда не заглядывал, но Ирасса был частым гостем - видно, ходил любоваться лошадьми. Лошади ему нравились не меньше, чем самому Дженнаку, и это было одной из многих привычек, объединявших их и порождавших близость. Впервые Дженнак подумал, что мог бы иметь сына, такого, как Ирасса, или старше, и что его сыновья - те, которых носили Чали и, быть может, Чолла - никогда не встретятся с ним, не встанут рядом в бою, не прикроют спину, не поплывут на его кораблях на край света, к новым неведомым землям. На миг печаль охватила его; завтра все должно было кончиться, завершиться побоищем на ступенях храма, и мысль эта казалась нелепой и противоестественной. Но такова жизнь, обманчивый дар судьбы; бывает, рвется она внезапно, сменяясь холодом Чак Мооль, и даже боги не властны над предначертанным.
Или все-таки властны?.. Ведь послали они видение - воздушный корабль над бескрайними лесами и эту женщину с неуловимо-знакомым и милым лицом… Значит, удастся отстоять святилище? - промелькнула мысль. Отстоять и не погибнуть? Но как? Сто пятьдесят бойцов не защитят храм от многотысячной орды…
Голос Амада Ахтама, сына Абед Дина, прервал его размышления.
– Что делать мне, светлый господин? - спрашивал сказитель. - Какие ты дашь повеленья? Что поручишь своему певцу?
Дженнак улыбнулся, чувствуя, как покидает его смертная тоска.
– Жить долго и допеть все свои песни, - сказал он. - А сейчас отправляйся к хозяину нашему Чичен-те, разбуди его и передай - он хорошо понимает одиссарский - что утром в гавани Цолана будет битва, и что воины его должны сражаться, а не сидеть на вершинах насыпей. Еще скажи, что я свое слово помню и, пока жив, стану оборонять святилище. А если он захочет встретиться со мной, объясни, что светлый тар лег спать, ибо день завтра будет нелегким.
– Я все скажу, господин. А что потом?
– Потом оставайся здесь, во дворце Чичен-те, а когда все закончится, плыви в Одиссар, к брату моему Джиллору, со словом почтения и любви. Да будет он тверд и силен как сокол, обороняющий свое гнездо!
Амад нахмурился и потер свой орлиный нос.
– Прости непокорство, мой повелитель, но я исполню лишь первое, а что до второго, тут положимся на судьбу и Светозарного Митраэля. Не стану сидеть я в этом дворце и не буду складывать песен, когда ты идешь в сражение. В бой ради справедливости! Бог явился ко мне и сказал: нарушить обет - грех, и поднять оружие - грех; и много я думал об этом и над твоими словами тоже. И сейчас полагаю так: не сдержавший клятву и проливший кровь равно виновны, но равнодушный и трусливый виновен еще более. Такого греха я не совершу!
– Хорошо, - сказал Дженнак. - Поступай, как знаешь, а сейчас иди к халач-винику.
Сказитель поднялся и шагнул было к входной арке, но тут под сводом ее возник темный силуэт - полунагой тасситский воин в шерстяных штанах и сапогах из бычьей кожи, с протянутыми руками и топориком, лежавшим в них. Он нес это оружие словно великую драгоценность, и топор того стоил: хищное вытянутое лезвие искрилось серебром, рукоять отливала благородным розовым оттенком дуба, посередине нее блестели резные украшения из кости, а над ними широким птичьим крылом топорщился веер ровных тугих орлиных перьев.
Тассит остановился у порога; лицо его и плечи тонули в тенях, но лезвие ярко сверкало в левой ладони, а костяная накладка блестела в правой.