Страница 4 из 115
Но парусник с острова Йамейн был хоть и прочен, и велик, да слишком неуклюж, и не мог уйти от боевого корабля. Не мог и защищаться - тем более, что лучшие стволы, самые дальнобойные и скорострельные, отливались в Одиссаре. Мог бы, пожалуй, спрятаться, но только не от взора кинну, что зрит серые паруса на фоне серых скал. И потому судьба его была предрешена.
"Хасс" мчался за кейтабцем подобно соколу, прянувшему на добычу, летел стремительно, неотвратимо, будто подгоняемый рукой Сеннама, повелителя ветров. Сеннам - да и прочие боги - были справедливы, и хоть при жизни не карали никого, но поворачивались спиной к недостойным и удачи им не посылали. А мореходы с парусника занимались явно нечестивым делом, так как в трюмах своих везли не мед и воск, не меха и шкуры, не серебро и медь, а живой товар. Да и зачем островитянам отправляться в неприветливые северные края за воском, шкурами или металлом? Воска и шкур хватало в Эйпонне, а серебра, в отличие от Иберы, у норелгов сроду не водилось. Люди - вот что было главным богатством Драконьего полуострова!
Расстояние меж кораблями сокращалось с каждым вздохом, и когда от "Хасса" до кейтабца пролегло пять полетов стрелы, кормчий повернулся к Дженнаку.
– Мой знак - на мачту! - распорядился тот. - И дай сигнал - пусть спускают паруса, ложатся в дрейф и готовятся к досмотру.
На таби, самой высокой из трех мачт, взвилось плетеное из алых перьев полотнище с контуром грозного сокола посередине - символ Одиссарского Очага; затем над серыми водами раскатилась звонкая дробь. Большой сигнальный барабан гремел повелительно и властно, будто напоминая, кто господин в этих землях и морях; его рокот, то резкий, то долгий и протяжный, привычно складывался в слова. Морской код был понятен всем на палубе "Хасса", и Дженнак видел, как люди его оживились. Одни, сбросив накидки из шкур, подтягивали ремни на доспехах, другие осматривали оружие, проверяя, легко ли выходят клинки из ножен, третьи надевали шлемы; стрелки возились у метателей, ворочая тяжелые стволы.
Йамейнский корабль попробовал спорить с судьбой - паруса не спустил, а по-прежнему прижимался к берегу, будто угрюмые серые скалы могли внезапно расступиться и скрыть его от преследователя. Маневр этот был опасен; от корабля до скал оставалось три сотни локтей, а у подножий их вода кипела как в бурлящем котле.
– Подарка прос-ссят, клянусь Чак Мооль! - просвистел Пакити. - Отосс-слать, мой господин?
– Отошли. Даже два! В воду и в скалы.
Приставив ладонь к наголовной повязке с трепещущими белыми перьями, Дженнак следил за дымным следом снарядов. Один из них упал в волны перед йамейнским кораблем, взметнув столб сизо-стальной бешено вращавшейся воды; второй с грохотом ударился в утес, раскололся, выхлестнул языки багрового огня. Эти громовые шары были врывчатым порошком, и трех-четырех попаданий хватило бы, чтоб отправить парусник на дно, к многорукому демону Паннар-Са, столь почитаемому в Йамейне, на Кайбе, Гайяде и прочих островах Морского Содружества.
Похоже, кейтабский тидам это понял; серые полотнища на мачтах поползли вниз, бушприт, обитый бронзой, повернул в море, в сторону "Хасса". Пакити тоже распорядился умерить ход, и теперь корабли сближались под треугольными парусами, растянутыми между передней мачтой и носовым тараном.
– Сс-сбить им балансс-сир? - спросил Пакити, потирая свой красноватый расплющенный нос. Глазки его сощурились, верхняя губа приподнялась, обнажая щель на месте выбитых зубов, и походил он сейчас на подслеповатую черепаху. Но то было обманчивое впечатление; хоть Пакити и потерял резцы, да сохранил клыки.
– Балансир не трогай, - произнес Дженнак, - им еще обратно плыть - туда, где товар брали. А вот метатели пусть сбросят за борт. Передай!
Снова загрохотал барабан, и на паруснике нехотя зашевелились. С расстояния пятисот локтей, что составляло половину полета стрелы, Дженнак уже различал отдельных мореходов - полуголых "чаек", работавших с парусами, рулевых, замерших у кормила, и приземистого шкипера на кормовой надстройке, кутавшегося в шерстяной плащ. Разглядел он и с полсотни вооруженных молодцов, чему не приходилось удивляться: у кейтабцев были весьма своеобразные понятия о торговле и о том, когда платить за товар монетами, а когда - стрелой либо ударом ножа.
Грохнул еще один выстрел, взвихрился водяной столб, и метатели с плеском рухнули за борт - островитяне, видно, поняли, что шутить с ними не собираются. Их тидам уже знал, с кем имеет дело, так как его зрительная труба нацелилась прямиком на среднюю мачту "Хасса", на знак с алым соколом; он, разумеется, пересчитал и белые перья в уборе Великого Сахема, и число людей на борту, и количество громовых метателей. А, пересчитав, начал, как человек трезвого ума, прикидывать убытки либо готовиться к трудной дороге в Чак Мооль. Как ведомо всем, люди достойные уходят в Великую Пустоту тропою из радужных лучей, а грешникам предстоит брести по раскаленным углям и пробираться зловонными болотами, где стерегут их кайманы, гигантские змеи и прочие чудища. И лишь Коатль, владыка мертвых, ведает, кому отмерен какой путь! Дженнак полагал, что торгующих людьми бог заставит помучиться преизрядно.
Высокий борт "Хасса" навис над палубой кейтабского корабля, затем раздался протяжный скрежет трущегося по обшивке балансира. Воины зацепили парусник крючьями, перебросили сходни; теперь оба судна, поимщик и пойманный, раскачивались в такт на невысоких морских волнах. Лица кейтабцев, крепивших сходни на своей стороне, были угрюмы - в их экипажах все мореходы являлись торговыми партнерами и всяк понимал, что грядущая сделка прибылей не сулит.
Кивнув телохранителям, Дженнак неторопливо спустился вниз, легко прошел по сходням и спрыгнул на палубу йамейнца. Островитяне послушно расступились перед ним, освобождая путь; грозные орудия "Хасса" были нацелены на кейтабцев, а двузубые копья и арбалеты в в руках солдат являлись столь же веским аргументом. Ирасса, Хрирд и Уртшига шагали за своим владыкой не притрагиваясь к оружию, но бросая по сторонам грозные взгляды. Они были на локоть выше любого из кейтабцев и шествовали среди них будто три драчливых гуся, попавших в утиную стаю.