Страница 23 из 115
Глава 3. День Пальмы месяца Света. Западная Ибера, побережье Бескрайних Вод.
Есть солнечный бог,
но нет бога жарких сердечных стремлений;
есть бог воинов,
но нет бога любовной битвы; есть бог земли и вод,
но нет бога объятий и ласк; есть бог мудрости,
но нет бога страсти; есть повелитель над ветрами,
но нет владыки над чувствами;
есть провидец грядущих судеб,
но и он смолкает, заслышав шелест шелков любви.
Ибо любовь превыше всего, и нет над ней власти,
и нет богов; а потому не отвергай любви,
не отвергай зова женщины, ибо он - сама жизнь.
– Плевок Одисса! - Плеть Чоллы свистнула в воздухе, и ее жеребец, рыжий с белыми подпалинами, нервно затанцевал, не в силах сообразить, что вызвало гнев хозяйки. - Плевок Одисса! - повторила Чолла. - Атлийский пес! Чтоб Сеннам завел его во тьму!
– Туда он и попал, - отозвался Дженнак, натягивая поводья. Его конь был пепельным, цвета потускневшего серебра - прекрасный скакун с огненными глазами и седой гривой. Лошади Иберы все-таки лучше бритских, отметил про себя Дженнак, а вслух произнес: - Я полагаю, Сеннаму не пришлось трудиться - ведь в Великой Пустоте царит такой мрак, что даже летучей мыши не отличить правого крыла от левого.
Пухлые губы Чоллы Чантар гневно дрогнули.
– И ты столь спокойно говоришь о случившемся? Во имя Шестерых! Куда катится мир! Атлиец, пес, ничтожество, поднял руку на светлорожденного! Метнул клинки в потомка богов! А ведь этот Ах-Кутум называл себя вождем! Вождем, не людоедом из рардинского леса! Но где же почтение к заветам Чилам Баль, к светлой крови и к Кодексу Долга? Где путь сетанны, которым должен следовать вождь? Где, я спрашиваю?
Владычица Иберы была прекрасна в гневе, и Дженнак невольно залюбовался ее разгоревшимся лицом.
– Видишь ли, - произнес он, сохраняя спокойствие, - Ах-Кутума погубило любопытство. Он захотел проверить, правда ли я неуязвим. Любопытство - очень сильная эмоция, тари, сильней почтения к заветам и к божественной крови. Ну, а сетанна и долг… Он понимал их по-своему, путая цвета Коатля и Мейтассы.
Чолла, успокаивая жеребца, похлопала его по шее; на руках ее тонко зазвенели серебряные браслеты. Как показалось Дженнаку, работа была местной и превосходной - не хуже, чем украшения, сделанные в Кейтабе или в Арсолане.
– Цвета и слова… - протянула Чолла, изогнув тонкую бровь. - Если назвать черное белым, ворон не обратится в лебедя, ведь так, мой господин? - Решительно взмахнув рукой, будто разрубая что-то невидимое, она заявила: - Ты должен был уничтожить всех на том корабле. Снять голову с другого атлийца, тидама скормить акулам или повесить, а парусник пустить на дно вместе с кейтабцами и дикарями-норелгами.
– Повесить? - Дженнак недоуменно сморщился. - Повесить кормчего, этого О'Тигу? Что это значит, моя прекрасная тари?
Чолла взглянула на него не без сожаления.
– Казнь, мой вождь, казнь! На прочной веревке делают скользящую петлю, одевают человеку на шею и вешают его на ветке дерева. А ты мог бы повесить своего О'Тигу на мачте.
– А! - Теперь Дженнак понял, в чем дело. Похожим образом бриты расправлялись с пленными, только вешали они их за ноги, вниз головами, принося в жертву Священному Дубу. Казнь эта была мучительной и долгой, и он ее отменил. Волки быстрей расправлялись с преступниками.
– Этот способ казни пришел к нам из Северной Иберы, - сказала Чолла.
– Вот как! А что еще пришло к вам из Северной Иберы?
– Многое. Зерно и мед, железо и овцы с тонкой шерстью, и вина не хуже одиссарских. Мой старший сын…
Чолла вдруг смолкла, и ее изумрудные глаза потускнели. Ее сыновья и ее супруг, Ут Лоуранский, являлись как бы запретной темой, и Дженнак, за все три дня пребывания в Сериди, сам ее не поднимал. Но, разумеется, прислушивался к тому, что говорили воины и слуги, да и люди его держали глаза раскрытыми. И потому было ему известно, что рыжеволосый Ут, с коим некогда осталась Чолла - по своей воле и собственному желанию - лет через девять или десять пал в битве с морскими разбойниками-мхази, оставив супруге двух сыновей и власть над обширным уделом, занимавшим весь юго-восток полуострова. Но Чолла там не осталась; собрала войско со всех своих земель, призвала из Арсоланы опытных мужей и отправилась на запад, к океанскому берегу, покоряя диких иберов где силой, где убеждением, где страхом перед грозным именем покойного супруга. Теперь владычица Чоар - так называли ее среди местных племен - повелевала всей Южной Иберой, а старший из ее сыновей сражался в Северной, дабы расширить пределы своей страны. Младший же воевал с мхази, обитавшими на островах в Длинном море, и война эта продвигалась к успешному завершению - во всяком случае, морские разбойники уже не тревожили иберов, а думали о том, как сохранить собственные шкуры. Что же касается самой Чоллы Чантар, то она прочно обосновалась на берегах Бескрайних Вод. Прибывшие из Арсоланы мастера разыскали удобное место - там, где в океан впадала широкая медленная река с плодородной долиной, окруженной холмами и апельсиновыми рощами. На каменистом полуострове между рекой и океаном встал город Сериди, столь же похожий на прежние иберские рлселения из бревен и дерна, как блистающий бронзовый щит на воронье гнездо. И царила в нем, а также во всей Южной Ибере, прекрасная и вечно юная Чоар, четырнадцатая дочь арсоланского владыки; ныне же - сама владычица, возлюбленная огненосной богиней Мирзах, чей голос будил по утрам солнце.
Но Чолла не желала говорить ни о видимых своих успехах, ни о своих сыновьях, покорявших земли и острова, ни о богатствах края, доставшегося ей в удел - и не желала вспоминать о прошлых днях, о первом их пришествии в Иберу с флотом О'Каймора. Видимо, воспоминанья те были неприятными и будили тяжкие мысли - к примеру, о том, что предпочла она яркие перья власти шелкам любви. Что ж, как говорится в Книге Повседневного, у каждого дерева своя тень, у каждого человека своя судьба, и даже боги тут ничего не изменят!
Властью, кажется, Чолла насытилась по самые брови - как керравао, дорвавшийся до груды маисовых початков. Что же ей нужно теперь? - размышлял Дженнак, заглядывая в лицо ехавшей рядом женщины. Она была по-прежнему прекрасна, но не хрупкой девичьей прелестью, а зрелой и пышной красотой; бутон превратился в розу, перламутр стал жемчугом, дикая лесная кошка сделалась львицей - такой же гибкой, гармоничной и грозной, как хищницы с равнин Лизира. И чего же жаждал, чего хотел этот прекрасный зверь? Постель моя пуста и пусто сердце… - вспомнилось Дженнаку.